одну рекомендацию.
Но, ознакомившись с докладом, Королевская комиссия отказалась предать этот документ гласности.
И тогда профессор Робинсон решила сделать это лично. Она провела небольшой семинар для коллег-статистиков. Семинар транслировался в Сети для тех, кто не смог на нем присутствовать.
Арман нашел это видео и прослушал Эбигейл Робинсон, стоявшую перед своими таблицами и графиками. Глядя умными глазами на слушателей, она проникновенно говорила о числе умерших, выживших, о ресурсах.
Другие тоже нашли это видео. Не только ученые, но и обычные люди. Этой записью делились снова и снова. Профессора Робинсон стали приглашать на чтение публичных лекций. Дальше – больше. Аудитория стремительно росла.
Ее послание сводилось к трем словам, которые теперь можно было часто увидеть на футболках, бейсболках и больших круглых пуговицах.
«Все будет хорошо».
То, что начиналось как скучный научный проект, обреченный пылиться в одном из правительственных кабинетов, сорвалось с якоря. Стало публичным. Множилось в геометрической прогрессии. Началось маргинальное движение. Оно пока не стало мейнстримом, но Гамаш чувствовал, что это не за горами. Послание Робинсон распространялось со скоростью, не уступавшей скорости распространения пандемии. Оно находило людей, восприимчивых именно к такой странной смеси надежды на будущее и страха перед тем, что может случиться, если проигнорировать Робинсон.
«Все будет хорошо».
«Все будет хорошо, и все вещи, какие только есть, будут приведены ко благу»[13].
Эти слова принадлежали одному из любимых авторов Гамаша, христианскому мистику Юлиане Норвичской[14], которая предлагала надежду во времена великих страданий.
Но, в отличие от Юлианы Норвичской, бренд профессора Робинсон имел темную сердцевину. Когда Робинсон говорила: «Все будет хорошо», она вовсе не подразумевала все. Или всех.
На ее лекциях стали появляться другие пуговицы, продававшиеся для сбора денег, чтобы – насколько понимал Гамаш, сидя в своем тихом кабинете, рядом с которым в гостиной светилась гирляндами рождественская елочка, – научное исследование переросло в крестовый поход.
Участники новой группы поддержки носили пуговицы с более мрачной цитатой. Ее он тоже узнал: это была строка сумасшедшей и в то же время блестящей поэтессы. Старой поэтессы с чокнутой уткой.
«Не будет ли тогда, как прежде, СЛИШКОМ ПОЗДНО?» «Слишком поздно» было написано прописными и курсивом. Как крик. Вопль. Предупреждение и обвинение.
Через несколько коротких месяцев исследовательский проект превратился в движение. Неизвестный ученый превратился в пророка.
И когда обе явно противоборствующие стороны окрепли и столкнулись, надежда обратилась в произвол. Одни видели в том, что предлагала профессор Робинсон, единственный путь вперед. Милосердное и практическое решение. Другие воспринимали это как оскорбление. Постыдное попрание всего, что считалось