ей пересудов, так еще и дитя вздумала сгубить, глупая.
И знахарка бросилась вон из избы.
Петляла, искала. Бродила по нахоженным тропкам – а лес словно бы чужой. Молчит, не отзывается на слово. Только заунывно шелестит пожухлой листвой: мол, что с меня, старого, взять?
И Крайя поняла: беда приключилась с Марой. Не придет девка, коль не помочь. А где ж искать ее?
Вернулись они тогда под первые крики петухов.
Знахарка так и не смогла вылечить рану, оставленную клыками зверя. А беленица уж и в тело вошла, кормясь жизнью Мары. Заблудшая душа всегда голодна. Не наедается ничем, сколько ни съест. И если б не она, старая, не выжить бы девке.
Отпаивала тогда отварами целебными, наговорами тело увещевала да нитью края порванные шила. Спасла в тот раз.
А вот сейчас не вышло.
Скупая слеза пробежала по глубокой морщине, упав в угол рта. Соленая. Крайя уж и забыла, каково это – плакать подобно человеку. А если и забыла, то и теперь реветь не станет.
Ясно одно: малую спасать надобно.
Да оберегами пристанище Мары выложить, чтоб нечисть, идущая по следу той, ничего не прознала.
Уж потом, после похорон, Крайя прижимала тонкое всхлипывавшее тельце. По кому плакала новородка? Матки-то не знала. А выла горько. Как будто полынь жизни раскусила на мягких почках зубов. Да и место ли дитяти на капище?
Вот только Крайя не осмелилась оставлять малую дома одну. Знай, храмовник этот не отступится. А между ним и дрожащей крохой – одна она.
Знахарка обвязалась широкой холстиной вокруг груди и уложила в нее сморенное слезами дитя.
Обернулась по сторонам. Прислушалась.
Ничего.
Пальцы принялись царапать стылую мертвую землю, уже припорошенную новым снегом. Знахарка шептала, укладывая дощечки-знаки в погост. Охоронные руны – старые, как сами боги, которых изображают.
Руна Огнедержца у головы покойницы. Чтоб не проглядел девку, теплом согревая.
Руна Макоши над остановившимся сердцем – чтоб продолжало пылать любовью в Туманном Лесу, оберегая родное дитя.
Руна Симаргла в ногах. Облегчающая путь покойницы, да прокладывающая дорогу по тайным тропкам, скрытым по-за туманами.
И еще одна.
Старая.
Древняя.
Проклятая.
Та, что сможет сберечь от мрака, идущего по стопам.
Гибкое тело извивалось подобно змее.
Сильное, но вместе с тем податливое. Мягкое, нежное.
Хозяин покоев знал ее вкус, запах. Помнил каждый изгиб – и все равно не мог насытиться. Не поспевал даже за те часы, когда ставни закрывались на ночь. Вот и теперь…
Рассвет скрежетал в окна утренним холодом, замешанным на промозглой сырости. А ведь тот, что лежал на шкурах, не любил рассветы. Лишь ночь.
Мужчина сомкнул веки. Так ярче. Больше. Успеть бы…
Мир перед глазами полюбка заискрился, пошатнулся – и он с шумом выдохнул, произнося имя жены. Единственной.
Сладостная нега сковала все члены нагого тела, но он еще кое-что мог. Мужчина