толковал уставы, что был неоднократно порицаем настоятелем за поступки, которые никоим образом не сочетались с порядками братства. Согласно другим слухам, он был приором отдаленного монастыря, принявшим – по велению души и сердца – святой обет нести Слово Божье всем заблудшим овцам в стаде Господнем. Его решение ознаменовалось знатным погромом в трапезной и повлекло резкое увеличение числа страждущих у брата-инфирмария, который извел на кровоподтеки годовой запас бодяги и подорожника, после чего Гай Григориус и был изгнан.
Как бы там ни было, но сей образованный муж открыл кабачок неподалеку от северных ворот, где обращался к посетителям с короткими проповедями, в которых всячески порицал тех кабатчиков, которые разбавляли вино простой колодезной водой. Увлекшись, Григориус зачастую богохульствовал, но всегда осенял себя крестным знамением и смиренно добавлял: «Боже, запиши на мой счет, потом сочтемся!»
Если же – надо заметить, весьма редко – в кабачке и случались потасовки между гостями, разгоряченными вином и блудницами, то Гай горестно вздыхал и обращал взгляд к небесам. После чего брал в руки приличную дубину и самолично успокаивал буянов, раздавая – по его словам – «полное отпущение грехов». В особых случаях мастер Григориус звал на помощь поваренка – громадного детину по имени Джори, который был только рад отвлечься от вертелов и жаровен.
Я так устал, что отправился спать, едва разделавшись с миской горячей похлебки. Гай выделил мне небольшую комнату на втором этаже, где стояли удобная кровать, маленький стол и тяжелая лавка. Оловянный подсвечник, оставленный хозяином, позволил заметить на стене оленьи рога, на которые можно было повесить сырую одежду, в надежде, что до утра она высохнет. Мне оставалось лишь помолиться и с большим удовольствием растянуться на тюфяке, набитом соломой. Пьеру тоже нашлось местечко, и день, принесший столько забот и треволнений, наконец закончился…
Наутро, после скромной, но сытной трапезы, я хотел спросить у хозяина совета насчет продажи лошадей, но не успел начать беседу, как услышал крик уличного мальчишки. Этот крик спутал мои мысли, и я, слегка раздосадованный этим обстоятельством, был вынужден обратить внимание на спешащих прохожих.
– Ведьма!!! – раздался оглушительный женский визг. – Сегодня ее сожгут!
– Куда все бегут? – спросил я у старика, который стоял у дверей трактира и равнодушно смотрел на суетившихся горожан. Он окинул меня взглядом и хмыкнул:
– Вы, сударь, видно, не местный?
– Нет, я прибыл из северных провинций.
– Сегодня казнят Катрину из Веймора.
– Казнят? За что?
– Разве не слышали, что кричат люди? – Он покачал головой. – Она ведьма и призналась в своих злодеяниях. Ее сожгут в полдень на центральной площади.
Признаться, мне стало любопытно. Никогда прежде не видел публичных казней, если не считать смерти двух оборванцев, которых уличили