невредим или поломается, как кукла, и в мучениях помрёт? Если погибнет, история потеряет всякий смысл. Это ежу понятно. Значит, вся эта писанина только начало. Часы «Восток» оттикали половину третьего ночи. Виктор Ильич тяжело вздохнул, и хотел отложить «Waterman»… но стальная ручка не захотела выпадать из скрючившихся (но без болезненных симптомов) пальцев.
«Пресвятая Богородица, пальцы меня не слушаются! У меня что – иммунитет выработался и пресловутое «чудесное исцеление» больше не…», – не успел додумать смотритель, как пальцы, обретя гибкость, сжали ручку и каллиграфическим почерком со слишком уж правильными округлостями букв вывели на листе предложение.
20
Чудин белоглазый не ожидал выходки от мальца,
21
Последняя запятая получилась жирной и совсем не каллиграфичной. Она не заканчивала предложение, но и текст из-под пера смотрителя, пребывающего в здравом уме, а не в «отключке», завершился каракулями.
Виктор Ильич не испытал той чудовищной пульсирующей боли, как тогда, выводя «ВЕРНИ» на листке. Присутствовало лишь сугубо неприятное ирреальное ощущение марионетки.
Каким образом всё-таки писал романы Александр Клинов? Есть ли что-то схожее с состоянием Виктора Ильича, или смотритель на самом деле всего лишь марионетка?
Задавая вопросы, Виктор Ильич вспомнил об одном деловом письме, адресованном ему Кошмарным Принцем незадолго до гибели. Он намеревался отдать письмо матери писателя (но так и не решился расстаться) и потому захватил его из дома в музей, когда переезжал сюда на временное место жительства. Если он найдёт письмо, то запросто сможет…
Занятый мыслями, Виктор Ильич отъехал на офисном кресле от стола и в секунду, когда взгляд должен переместиться на дверь, боковым зрением усёк движение на столе. Он медленно поднял голову, чуя неладное, и увидел то, чего никак не ждал. Не доверяя зрению, Виктор Ильич подкатил к столу. И долго смотрел на явление, боясь что-либо сделать.
Если глаза его не обманывали, это были сожжённые и исчезнувшие листы, повествующие о Чудине белоглазом, они лежали по правую руку от центра стола. Бумага корява, края обгорелые, текст во многих местах подпорчен, но в целом порядок. И это листы, исписанные им, Виктором Ильичем. Вот уж истина: рукописи не горят! Но по канонам готики… или мистики не должны ли листы быть в первозданном виде? Он, не отдавая себе отчёта, потёр опалённое место на руке, продолжая тупо взирать на проклятые три листка, которые, пусть и сожжённые при необычных обстоятельствах, но были сожжены. В голове Виктора Ильича «чудесное» появление ассоциировалось с воскрешением кремированного человека. Он боялся прикоснуться к корявой бумаге. Просто боялся. Даже пошевелиться.
Неуверенный в своих действиях, смотритель протянул-таки руку к листам. Так или иначе, их нужно было убирать со стола. Но он не мог пересилить себя, прикоснуться к ним. Ситуация патовая.
– Давай по порядку, – одними губами прошептал Виктор Ильич и медленно