мое скучное общество.
Двадцать четыре! – ахнула про себя девушка. – Да еще холостой! Не опека, а водевиль! Прочь, прочь из этого дома!
– А вам сколько лет, позвольте полюбопытствовать?
– Мне… недавно исполнилось девятнадцать, – пробормотала Офелия, понимая, что заливается краской.
Воспитанницей молодого графа должна быть юная девочка, беспомощная сирота, а не великовозрастная девица, да еще при живой матери в имении и множестве родственников по всей Англии. Что станут о ней говорить? О чем думал лорд Уильям? И мама, как могла она не узнать?
– Кстати, – заметил лорд Рэдклифф, уютно потягиваясь, – камеристке вашей я дал расчет. Уж простите мне эту вольность.
Офелия знала, что леди не сидят с разинутым ртом, но снова не сумела с собой совладать.
– П-пиббоди? Как? Когда?
– Во время вашей прогулки. Эта особа совершенно не подходит моей протеже в качестве личной прислуги. Она ленива, вульгарна, и чувство вкуса у нее более чем сомнительное… – граф поджал губы и смерил Офелию взглядом, будто на волосы она нацепила сетку для ветчины. – Камеристка – это столп добродетели и пример сдержанной элегантности, а о вашей мисс Пиббоди такого не скажешь. Верите ли, застал ее на кухне за игрой с Мэри! В карты! Но не бойтесь, дорогая воспитанница, – он мило улыбнулся, видя, что у Офелии от возмущения выступили на щеках красные пятна, – я дал ей прекрасную рекомендацию и маменьке вашей обо всем сообщил – мы с ней состоим в переписке. Взамен безвозмездно дарю вам Эмилию: вам по возрасту ближе. У девочки, правда, другие дела есть в поместье, но ей не составит труда на часок раньше вставать и на часок позже ложиться.
Даже если бы язык у Офелии не прилип к гортани от изумления, она не нашлась бы, что ответить Рэдклиффу. Распоряжаться чужими слугами и не поставить в известность! Хелен Пиббоди сделалась вдруг девушке еще ближе: большая и теплая, как пуховая перина, она казалась последним другом, которого отобрал у нее этот дом. Откровенно бесполезная в хозяйстве, но искренняя и исполнительная, вечно сонная и попустительствующая проказам барышни, Пиббоди была ее давней наперсницей. Увы, отличалась она и туповатой покорностью и потому наверняка не выразила ни малейшего сопротивления, когда новоявленный опекун услал ее в Эссекс: надо так надо. Офелия чувствовала себя словно ребенок, у которого отняли и выкинули старую тряпичную куклу, а взамен дали новую, холодную, с фарфоровым румянцем и шелковыми кудрями. Рыжая Эмилия и без того не пользовалась ее сердечным расположением: чересчур предупредительная, неразговорчивая, смотрит на нее во все глазищи – пусть ровесница, пусть проворнее Пиббоди зашнуровывает корсет. Но он… Так ведь не поступают!
С молчанием Офелии инцидент, казалось, был исчерпан, но пытка ее на этом не закончилась. Подавив между делом зевок, Рэдклифф думал, о чем бы еще спросить воспитанницу.
– Вы же, мисс Лейтон, обучены музыке?
– Я играю на пианино, – уклончиво ответила та, все еще досадуя на патрона.
– В таком