И Яра уж не разберет, от чего – от меда ли, от тепла родного. От поцелуя… А ведь никогда прежде губы мужа не казались ей такими сладкими, как здесь, посреди всего, что солодно.
А Дар снова укрывает ее своим телом, которое горит все жарче.
***
По утру избы Светломеста опустели.
Все село вывалило на головную улицу, по которой ровным строем шли его дети: по молодцу с каждой избы. Всего тридцать, как и велел Вацлав. И пусть прах его уж снесли на старое капище, а наказа ослушаться не посмели: боялись гнева самого Камнеграда.
Статные, рослые воины. Все как один с пшеничными волосами да синими глазами. С нехитрым оружием, что удалось собрать со всего села.
И среди него – оружия этого – меч встречался редко, а еще реже – лук. Охотников в Светломесте было немного. Все больше пахарей, у которых единственной защитой – клинок в ножнах. Вацлав обещал мечи с самого Каменного Города, в оружейных которого скарба не счесть. И, стало быть, нужно только дойти…
Воины не боялись. Не пристало бояться что боя, что самой смерти, – так их учили с детства. Да только и погибать по-за родными стенами, да к тому ж с сохою в руках, не хотелось. Только б степняк не напал по дороге, потому как в Городе Престольном – тонкие клинки, что в ножны ложатся легко, невесомо. И сталь певуче рассекает воздух…
А тем, кто с десяти саженей лосю в глаз стрелой попадает, говаривали, лук дадут. Правда, таких в селе было немного. Свят вот, которого и след простыл, да друзья его, числом двух. Их, видать, выставят к высоким бойницам с прорезями-окнами, стрел дадут.
Бабы ревели. Громко, отчаянно. Они еще помнили Белоград и неуемную жажду Унислава Белого. Кровь, что откупала многое, и остывшие сенники. Мужиков, что по концу войны не досчитались. И одинокие бабьи ночи, в которых единственной радостью – сопенье малеч, успевших родиться по-за скупой прощальной лаской.
Помнили и боялись.
И даже хворь редкая, что съедала село все скорее, не так пугала молодиц. О хвори нынче думала лишь Веселина, потому как нареченный ее, Литомир, понемногу опритомнел. Разум вернулся, осветив чело мужа прежней силой. И в глазах снова упорство появилось. И Лина поняла – то верный признак, что муж ее возвратился.
А вот Нег, что так скоро окриял благодаря Заринке, снова слег. Горел все сильнее и выгибался дугою, хрипя пузырями.
Мокрое тельце крутилось под тонкой льняной простынею, оголяя все новые и новые струпья. И те, потревоженные, лопались ежечасно, выпуская что заразу, что вонь хворную.
Мази Крайи были на исходе. Еще по утру Веселина откупорила последнюю склянку. И вот теперь, к вечеру, снадобья оставалось на самом дне. А Нежегу все хуже.
Названная матка присела у ног дитяти и горько охватила голову руками. Уж как не придет малец ее в себя к утру, тогда, знать, отойдет душа чистая к богам старым. И если б можно было судьбою с ним поменяться, Веселина не медлила бы ни минуты, да только старые боги не брали залогов.
Какую судьбу Пряха выткала, такую и мерили. Исполняли исправно.
За