– иван-чай. Увесистые сухие вязанки висели у потолка, а в них нитями плелся зверобой с мятою. Так, помнится, и матка Зарины сушила чай, чтоб собрать спелые листочки, да сразу кипятком обжечь. До взвара.
По небольшой лавке, оставленной у дальней стены, были расставлены несколько жбанов низких. И каждый из них укрыт холстиною чистой, да повязан пояском: знать, молоко со сливками баба берегла, на холод выставляя.
И хоть Свят говорил, что Огнеград – город Пограничья, Заринка отчего-то ощутила себя тут как дома.
В избе тако ж было привычно. Лавки, укрытые шитьем тонким. И все стежки пущены по льну, что добывают в Землях Лесных. Стебель его прочен, только коль выделать верно, тканина та будет и в холод греть, и в тепло прохладу принесет. Даром, что колеру простого, мышиного. А вот если выбелить…
Заринка склонилась над ручником, что лежал поверх других, и поразилась: цветы лесные, что мамка ее вышивать учила, в венке из рун охоронных. И центром всему – Бережа. Девка хорошо помнила этот знак, потому как еще в малолетстве выучилась его вышивать – чтоб отца в купеческой дороге защитить.
Посеред небольшой горницы стоял широкий глинобитный стол, деревом прочным выделанный. Чугунки глиняные – стопкой по полкам вдоль стен. Ложки деревянные да ножи острые в жбанах высоких. Чисто, справно все вокруг. И хлебом пахнет, как у матки.
Кислым, терпким, из полевой ржи. Да еще щами. Мясными.
Щи Заринка любила. И теперь вот вспомнились ей те, которые жена купцова дома готовила мужу, когда тот возвращался с торгов. И она, отцовская любимица, сидела подле него, подперев подбородок кулаком да слушая рассказы-присказки о дорогах дальних, ценах высоких. О разбое, что разгулялся на Пограничных Землях, да о Степи. О Степи Заринка особенно слушать любила.
Мыслилось ей отчего-то, девке дурной, что весь купеческий путь пригодами покрыт, и куда ни глянь – все диво. А оно ведь вон как получалось…
Теперь вот и сама Зарка оказалась на Пограничье, в землях чужих. И пригод с нее хватило – на целую девичью жизнь станется. А вот хотелось другого: дома, теплой маткиной руки на пшеничных волосах и отцовского нежного взгляда.
И вот тут, среди горницы чужой, рассказы купеческие больше не казались ей диковинными – все больше страшными, тревожными.
А перед нею вдруг возникла женщина зим сорока пяти от роду. Низкая да худющая, словно бы хлеб со щами не себе – другим готовила. Аккуратная. В платье льняном, белым передником укрытом.
С тарелками.
Улыбнулась гостям широко и махнула в сторону лавок.
Заринка улыбнулась в ответ. Подбежала к хозяйке, подхватив глиняные миски, да помогла расставить их на столе. Влила душистый капустный взвар в глубокие миски и помогла нарезать хлеб:
– Хлеб такой, как дома, – улыбнулась благодарно девка. – Словно бы матка пекла…
Она сказала и тут же осеклась. Подняла боязливо глаза на Свята и на тетку, что приютила их. Но те ободряюще кивнули, и девке стало легче. Не привыкла шептуха молодая прятаться да скрываться, да и норов