Андрей мог предсказать во всех поворотах и нюансах. Отложив томик любимого Кортасара, он сжал голову руками, но это не помогло. Тогда он встал, вытащил из шкафа наушники, поставил первую попавшуюся пленку в старенький, видавший виды двухкассетник, и на какое-то время нежный, обволакивающий голос «божественной Мерелин» отрезал его от сумасшедшего дома, ставшего в последнее время для него привычным и неизбежным.
Каждый вечер в рабочие дни, и сутки напролет – в выходные, родители лаялись. Вернее, нападала мать, а отец отмалчивался и только время от времени вяло огрызался. Впрочем, потом обязательно наступал момент, когда он уверенно ставил точку на материнском брюзжании, грохнув со всей силы кулаком по столу. После чего раздавались такие же решительные тяжелые шаги в прихожей, и – под конец – финальным аккордом семейных разборок на текущий день раздавался оглушительный звук захлопнувшейся входной двери, от которого содрогался весь дом.
Андрей никак не мог понять, что заставляет этих, в общем-то, нестарых еще, людей тратить свою жизнь на бесконечные, изматывающие душу скандалы. Зачем жить вместе, если все так невыносимо и бессмысленно, если в семье давно уже нет тепла и любви? Родители оправдывались тем, что не разводятся ради детей. Но лично ему – Андрею, разве нужны эти бесконечные крики, материнские истерики и угрюмая, молчаливая ненависть отца?..
Так продолжалось уже не первый год. Вот и сегодня, когда обвинения матери замерли на самой высокой ноте, прерванные оглушительным хлопком входной двери, от которого жалобно звякнули бокалы в серванте и свалилась на пол многострадальная, клеенная-переклеенная фаянсовая собачка, Андрей привычно снял наушники и блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь наступившей тишиной.
«Сегодня маманя что-то на редкость быстро допекла папашу…» – равнодушно отметил он, вольготно откидываясь в кресле. Андрей уже хотел положить наушники на место, но в этот самый момент на пороге комнаты появилась разъяренная мать. Гнев и раздражение, которые Лариса не успела в полной мере излить на преждевременно улизнувшего мужа, требовали выхода, и она решила пропесочить младшего сынка.
– Все сидишь, бездельник! Брат твой вон работать пошел – хоть какую-то копейку в дом приносит! А ты?! Книжки разложил! Музыку слушаешь! Думаешь, вся семья на тебя пахать будет?! – в состоянии раздражения она обычно не выбирала ни слов, ни выражений и не стыдилась попрекать детей куском хлеба. – Мать с утра до вечера надрывается, а ты…
Андрей молчал, прекрасно понимая, что никакие попытки прервать поток ее упреков ни к чему не приведут, лишь подольют масла в огонь. В таких случаях он давно научился устанавливать защитный барьер – погружался в собственные мысли, отключаясь от обидных и резких слов, которые выкрикивала мать в запале.
«Надрываться-то она надрывается, но не работой, а криком», – думал он, дожидаясь окончания бури.
В квартире не убирает, одета во что попало, нечесана. И ведь нигде не работает! Все ее занятия – шпионить за отцом, да орать целыми днями. Надорвешься тут, конечно! Невыносимая стала…