неоднократно: "Алекса, кто такая Сара?" Алекса изо всех сил старалась ответить на этот вопрос за него. Были предложены разные Сары, но "Время прощаться" Сары Брайтман получило наивысшую оценку: пророчески и слегка пугающе. Несколько недель назад я решила, что отвечать на вопрос "Кто такая Сара?" – моя обязанность. Кто такая Сара, определю я. Я напомню своему отцу, кто я такая, и если я не смогу воскресить старые воспоминания, то, по крайней мере, мы сможем создать несколько новых.
– Папа? Это Сара.
(Я, черт возьми, буду продолжать произносить свое имя.) Бросив сумку на кухонную столешницу, я убрала в холодильник вкусности, которые купила в "Маркс и Спенсер".
– Я принесла тебе кое-какие угощения. Хочешь чашечку чая?
По-прежнему никакого ответа. Я смотрю на маленькое патио. День меркнет, и сырость после Ночи Костров уже опускается, оставляя на стекле конденсат. Я вижу гирлянды светодиодов, установленные мной вокруг забора, мерцающие в сумерках, как крошечные подвешенные светлячки. Мой отец стоит в саду с бамбуковой опорой для поддержки растений в руке. Его руки элегантно скользят вверх и вниз, из стороны в сторону, голова и тело двигаются в идеальной синхронности с музыкой. Он дирижирует оркестром.
Некоторое время я стою и наблюдаю, как загипнотизированная. Кажется, он знает каждый нюанс этой партитуры, и на это приятно смотреть. Прядь седых волос и борода, которую он решил отрастить, придавали ему богоподобный вид. Мой отец когда-то был крупным мужчиной, сильным, надежным, крепким. Он съежился, но, наблюдая за тем, как он двигает своей бамбуковой дубинкой, он выглядит могущественным, почти неземным. Может быть, в нем действительно есть проблеск Всемогущества. Я оставляю его работать с оркестром и ставлю чайник, наблюдая за ним через стекло, за подвешенными солнечными светлячками, похожими на зрителей с мерцающими вдали факелами. Я передумываю, открываю холодильник и нахожу недопитую бутылку Шабли. Совсем другое дело! Когда музыка заканчивается, я выскальзываю в сад, вкладываю бокал вина в руку отца и целую его в щеку. Его кристально-голубые глаза, которые всегда были его самой яркой чертой, пристально смотрят на меня в сумерках.
– Все в порядке, папочка?
Мы потягиваем вино и улыбаемся друг другу. Я обнимаю его и кладу голову ему на плечо, и мы покачиваемся вместе полуобнявшись под вальс Брамса, который сейчас звучит. Он все еще пахнет папой. Запах кожи моих родителей – это мое первое воспоминание. Я до сих пор чувствую запах маминых персиково-мягких щек: пудры, хлеба и теплого солодового молока. От папиной щеки всегда пахло кожаными автомобильными сиденьями, сигаретами и ирисками. Я чувствую запах воспоминаний, вызванный его заросшим щетиной лицом. Это по-прустовски во всех возможных смыслах.
– Холодновато.
Я смотрю вниз и вижу, что папа без брюк и босиком. Я и не заметила, что на нем только длинная рубашка и боксерские шорты, а ноги такие грязные, словно он бродил по цветочной клумбе.
– Давай отведем тебя внутрь.
Я усаживаю его в кресло и укрываю ноги одеялом.