думали, поможет то, избавит от сетей Его. И становились ведьмы да колдуны те упырями, тело стало Ему подчиняться, злой игрушкой бесовской обернулось, а душа во аде навеки место обрела. Впрочем, знала Лукерья, что и без того ей геенны огненной не миновать, там её место после смерти. Но приближать участь свою не спешила: есть ещё время вдоволь нагуляться да жизнь испробовать, а мучиться потом будем, вся вечность впереди.
Решила Лукерья перед шабашем дел натворить: пусть Сам видит, что она может зло вершить, что готова служить. Разделась донага после полуночи, проснулись кошки, что у печи свернулись клубком. Всегда чуяли мохнатые, что собирается ведьма колдунство творить, наблюдали за неё пристально. Знала ведьма, что видят её кошки всех, кого призывала она: кикимор, домовых да бесов, кошки они такие, взору их доступно многое. А вот самой Лукерье подчас хотелось бы никогда не видеть тех, кто на зов приходил.
Жалобно смотрели Чернушка и Рыжуля, поняла ведьма, что снова в них деревенские мальчишки камнями кидались, чтоб они сквозь землю провалились. Прознали сельские, чьи то чёрная да рыжая кошки, боятся теперь мохнатых, вдруг чертей притащат на хвосте. И шпыняют почём попало, то из ведра окатят водой грязной, а то и чем похуже, то сапогом пнут, лечи потом переломанные рёбра.
Промыла Лукерья Чернушкину лапку, завязала чистой тряпицей: хромала кошка, и знала Лукерья, кто постарался. Вот и повод наведаться в соседский дом, молоко у Кондратьевых корова даёт жирное, сладкое, да и младенчик родился недавно, отчего бы не заглянуть.
Пала Лукерья на пол, да обернулась чёрной кошкой, совсем как Чернушка. Кошки ведьмины уж привыкли, что хозяйка их разный вид принимает, уткнули морды друг в друга, заснули.
Скользнула чёрная кошка тенью с крыльца, шмыгнула в куст смородины, что рос у забора. А под корнями смородиновыми дырка прорыта, легко пролезть можно на чужой двор. Рыпнулся было пёс Полкан, да как кошачий взгляд увидел, так заскулил, хвост поджал, попятился в будку: не та то кошка, за которой погоняться можно да за хвост потаскать. То-то же.
Побежала кошка к сараям, остановилась у двери – тут уж ничем кошачьи лапы не помогут. Ударилась о землю, обернулась Лукерьей. Пробралась ведьма в сарай, достала топор да мышкой сбегала на соседский огород – ещё с вечера перекинула через забор кувшин, провёл он ночь под забором. Воткнула топор в стенку хлева, сказала слово заветное, и потекло с ручки топора молоко в кувшин. Как кувшин ведьма набрала, как выдернула топор из стенки, взяла горсть земли да в дырку на дереве втёрла: обернутся остатки молока кровью в коровьем вымени, то-то удивится хозяйка, когда утром пойдёт свою Белку доить. И пусть спасибо скажет, что гвоздь Лукерья в дырку ту не вбила, да поржавее: загнило бы у коровы вымя, пала бы кормилица вскоре. А смерть единственной коровы, то ли не горе?
Обошла вокруг избы: есть ли где щёлка, вдруг дверь не затворена. И повезло ведьме – окошко-то приоткрыто, небось из-за духоты. Ночи уж больно жаркие стоят, духмяные: