массивная арфа.
Женщина в фуфайке вернулась с лыжами. Они были в красном бархатном футляре. Открыла футляр, достала одну лыжу и протянула её мне:
– Вот, зацените. Ручная работа. Как будто специально под вас сделали. У нас они в единственном экземпляре. Прокатитесь – не пожалеете!
Я взял лыжи в руки. Довольно тяжёлые. И шире обычных. Жёсткие. Не гнуться совсем. Покрытие на ощупь пластиковое. Мне подобрали по размеру лыжные ботинки.
– Палки мы сейчас подберём. У нас они с секретом. Вот, например, эти, оранжевые.
Я взял палки в руки. Очень лёгкие, почти невесомые. Но они все были в отверстиях и, как я понял, внутри полые.
– Это не просто отверстия! Вот, посмотрите, – она взяла палки и подошла к вентилятору, поднесла к пропеллеру, и они зазвучали. При поворачивании их в потоке воздуха, они издавали звуки, наподобие флейты, – можно даже мелодию какую-нибудь изобразить. Понесётесь с горки под музыку. У нас они разных тональностей, как губные гармоники. Что, не подходит? Вам, думаю, надо на полторы октавы пониже. Держите эти коричневые.
Я поинтересовался, зачем здесь столько всякого барахла. Она сказала, что помимо проката, у них тут ещё и ломбард с комиссионкой работает, но она надеется, что мне не придётся ими воспользоваться.
Я вышел на старт. Как это на полторы октавы пониже? Зачем ломбард, что тут закладывать, за всё же заплачено, и казино тут нет. Не понятно. Выбрал маршрут, встал на лыжи, оттолкнулся палками и покатился под гору.
Понимание фразы «на полторы октавы пониже» пришло сразу. Звук, который издавали мои палки, сильно напоминал тот, что издаёт человек с расстройством пищеварения, очень долго терпевший, и наконец-то дорвавшийся до толчка. Причём весьма громко. Я ехал, ошалело озираясь по сторонам (как бы кто не увидел и не услышал), ничего не видя перед собой. Чувствую: снег начинает налипать, сейчас грохнусь. Пытаюсь свернуть с трассы влево к детской площадке. И бабах! – Падаю и лечу прямо на детскую площадку. Скольжу на боку в сторону турников, затормозил, схватившись за скамейку. Сел на снег. Лыжи отцепились ещё при падении. На снегу у скамейки сидел мальчик лет семи от роду и с любопытством разглядывал меня. В руке он держал валик для краски, рядом лежало корытце, а между ног зажата открытая банка краски. Я ничего не нашёл лучше, как достать из своего рюкзака банан, и протянуть его мальчику. Он молча взял. Так и сидит молча: в одной руке банан, в другой валик. Молчит и на меня смотрит. И я молчу.
Я поднялся и пошёл за лыжами. Нагнулся и вместо одной из лыж поднял две половинки. Сломал! Твою же мать! Пятнадцать минут назад взял. И вот! Блин, что делать-то теперь? Как-то неловко. Что я скажу в прокате? Вдруг платить придётся? Ну, деньги вроде есть. А вдруг не хватит? Кажется, я начал понимать, зачем тут ломбард. Чёрт, ну и влип.
Сел на скамейку. Закурил. Достал из рюкзака фляжку и отхлебнул. Сижу, значит, и в руках держу обломок. Присмотрелся и ахнул – да это же ДСП! Какой, на хрен, эксклюзив, в единственном экземпляре?