он, не раздумывая.
Влетев в кабинет брата, он застал такую картину. У белой стены стояло большое зеркало, очевидно, только распакованное, вокруг него крутился, словно столичная кокетка, довольный Матвей и поправлял мундир: где бы какой пылинки, волоса или грязи не было; где бы какой некрасивой складки не нашлось.
Был он в полном штаб-офицерском служебном мундире, в синем двубортном кителе с красным кантом и торжественным серебряным аксельбантом у правого плеча; у левого бока висел прямой палаш с георгиевским темляком и сумка-лядунка, у правого – кобура с любимым матвеевским «Смитом и Вессоном». От кобуры, пересекая серебряный пояс, тянулся к шее серебряный же шнур, долженствующий поддерживать револьвер. Темно-синие, с красным кантом, бриджи были заправлены в те самые кавалерийские сапоги, что стояли за ширмой, только вот сапоги эти уже были чисты и блестели.
– Здравствуй, Михаил, – первый сказал Матвей, пока младший брат еще рассматривал великолепие полной старой формы. – Был мой офицер. Немцы придут послезавтра. Готовлюсь.
– Встречать немца готовишься? – случайно будто выпалил ошеломленный Михаил.
– Нет. До немца мне дела нет. Но с ними придет русская добровольческая бригада из Румынии. Должно приготовить для них снаряжение и отдать так, чтобы немец не стал возмущаться.
Михаил молчал, не зная поначалу, что и ответить.
– Ты расстроен? – спросил Матвей и, пройдя мимо брата, взял со стола орден Святой Анны. Стал надевать на ворот.
– Нет, стой, я рад! Но я должен узнать все напрямую! – Михаил выбежал из кабинета, а потом промчался мимо окна вслед за поручиком Михальченковым.
– Надо же, каков… Впрочем, ладно. Брат моих осведомителей не испортит, – говаривал себе под нос старший Геневский, пока надевал орден Святой Анны, а кроме того: медаль «За усердие» с императорским профилем, орден Святого Станислава и орден Святого Владимира. Прицепляя значок Донского кадетского корпуса, Матвей с умилением вспомнил свои смешные лазуревые погоны, а вот значок Николаевского военного училища ничего в душе Матвея не пробудил. Сверкающий, как митрополит под Рождество, Матвей себе нравился. На лицо свое он ни разу не посмотрел, но на том лице и не было ничего, кроме разумеющегося в такой миг торжества.
Вернулся Михаил.
– Догнал?
– Догнал. Чудо, что творится, брат, – Михаил сел за зеленый столик. Поручика он догнал в лесу, но Михальченков знал, кто такой Михаил Геневский и решил, что ему знать два простых факта не возбраняется.
– Только – никому, – сказал Матвей.
– Конечно! – Михаил от волнения достал портсигар и уже зажег спичку, совершенно забывшись – брат папиросного дыма не выносил, к тому же белые стены от дыма чернели. Сестру Матвей не ругал открыто, поскольку ни разу не видел ее курящей.
– Кури, не медли, – Матвей сел рядом и торжественно замолчал, словно подбирая слова.
Михаил закурил.
– Я