Литвы, составляло подавляющее большинство. Благодаря схожести языка и православным обрядам такое могло быть значительно облегчено. Зато политика императрицы, опираясь на православие, все больше стремилась к тому, чтобы устранить церковную унию, которая, управляемая Римом, не могла быть удобным орудием царизма.
Поэтому Екатерина II сразу же после первого раздела удалила униатских епископов, оставив только епископа Смогоржевского в Полоцке, а после его отставки в 1780 году передала власть над всеми униатами консистории, состоявшей из трех членов и не имевшей силы противостоять пропаганде православия. Ее с помощью государства, не гнушаясь обмана и применения силы, развернул православный владыка Могилевский Г. Конисский3, в результате чего большое количество униатов перешло в православие. Только в 1796 году «обращенных» униатов насчитывалось уже более полутора миллионов.
За решение задачи по сохранению польского духа взялись иезуиты, которые, не покорившись роспуску ордена по распоряжению папы Климента XIV в 1773 году, решили остаться в Полоцке. Принеся себя в жертву и торжественно отметив именины русской царицы, они настолько ярко выразили верноподданнические чувства, что смогли убедить ее в своей лояльности. В результате Екатерина II не только сохранила их, оставив иезуитам их владения и школы, но и вознамерилась в ходе дальнейших разделов Польши передать в их ведение государственные вопросы образования в Литве. При этом большим уважением у нее пользовался мудрый провинциал-иезуит немец Грубер. Однако от продолжения политики, которую императрица проводила в отношении католической церкви, отговорить он ее не смог.
Разделы Польши пришлись на эпоху Просвещения, когда безраздельно правящий высший социальный класс решил провести реформу церковных отношений и государственного образования по своему усмотрению, несмотря на протесты и даже вопреки церковной иерархии. По этому пути пошла и польская интеллигенция, которая, взявшись за дело ремонта Речи Посполитой и реформировав государственное образование, вступила в конфликт с духовенством, защищавшим религию, но одновременно и старый порядок, ища опору в отсталости широкой общественности. Многие, соблазненные красотой масонских лозунгов, рассуждениями об общечеловеческой морали, нашедшими отражение в произведениях гуманитарной направленности, даже не осознавали, что отделение морали от религиозной почвы и увлеченность литургией вольных каменщиков являлось отрывом от церкви и вместе с тем от самых широких слоев народа, не мысливших себя вне ее.
На осуждение масонства не обращали внимания, хотя оно и исходило от пап. Ведь не один польский вольный каменщик, а среди них были и священники, способствовал созданию больниц и других гуманитарных заведений, успокаивая тем самым свою совесть. В результате дело дошло до того, что в самый трудный для себя момент народ не проявил солидарности с церковью и не стал искать у нее поддержки, которую мог найти в ее автономии.
Вместо