мы создадим ее. Эй вы, носители смертных оболочек! Дерзнете сказать, что достойны другого?
Застываю, как громадная птица, одна только мысль медленно заполняет меня целиком: кто сейчас все это осознает? Ум, коллективное бессознательное, я-тело… Разве я это знаю?
Освобождаю внутри себя место для парящей птицы – и больше ни одного лишнего движения, ни одной пугающей мысли. Молчу и вдыхаю весенний хвойный настой.
Вечерний свет делает что-то невозможное. Лучший бадахшанский лазурит выкладывается мозаикой по небу.
Хочу разбежаться, прыгнуть и взлететь. Три действия: раз, два, три.
Я на самолете. И ты на самолете. И смерти нет.
Только про это я еще не знаю.
Когда надрезаешь березовый ствол, начинает медленно капать сок, но если не подставить банку, сок через время застынет, из прозрачного сделается тревожным как бледная кровь. Никогда еще я не шла так долго босиком по лесу.
Деревья станут моей основой, только им под силу удержать это высокое небо. Ряд, заработка, равномерный стук колотушки, за узлом узел. Я тку свой ворсовый ковер, на гранатовом фоне Мать Земля, в руках у нее цветок, рядом звезды, птицы и звери.
А вокруг по кайме переплетаются три буквы «М» – древний орнамент весны.
Чага
Пасека у Валерыча расположилась в узком логу на затихшей перед лесом поляне. Мы шли с ним вдоль говорливой речки. Сначала трещали как птицы кедровки, потом замолкли и разбрелись собирать расцветающий чабрец. Пару раз заходили по колено в неглубокие заводи, обжигались холодом. Не спешили никуда.
Дел у Валерыча на пасеке не было никаких. Да какие могут быть дела у медведя с пчелами. Валерыч работал на этой пасеке сторожем, а пасечником – так, по совместительству, на подхвате. Он вообще тишину предпочитал.
Ждал, когда наконец все разъедутся по домам и останется он один на один с поляной, каменистой холодной речкой, со своими самодельными гуслями и флейтами из прошлогоднего дудника.
«Вот такая она, чага», – проворчал себе под нос Валерыч. Я задрала голову и увидела на ветвистой березе темный грибной нарост: «Это и есть чага, что ли?»
Валерыч хитро зажмурился и лениво зевнул, а потом как бы нехотя, исподволь начал рассказывать о березовой чаге. В такие моменты он напоминал мне важного рыжего котяру.
– Ну ты откуда все это знаешь? – нарочито сомневаюсь я.
– Как понять «откуда»? Опытным путем, изучаю, пробую, наблюдаю. Чего ты такая сомнительная?
– Сомнительная, Валерыч, в другом смысле надо употреблять.
– Ягоды, травы, мед – вот что надо употреблять.
– Да ты зануда, дядя! – я отбегаю подальше, потому что в меня сейчас полетит пихтовая шишка.
– Какой я тебе дядя, я – дед!
– Какой же ты дед? Побойся Бога! Ты просто бороду отрастил длинную и делаешь вид, что все знаешь.
В первое лето, когда мы познакомились, Валерыч много рассказывал про разнотравье. Называл каждое растение по имени, улыбался