за вами непременно приедут. А потом одна из служащих, заглянув в его грустные глаза, в коих не разглядела, видимо, веры в то, что их кто-то ищет, стала звонить куда-то по телефону. Звонила, звонила и дозвонилась до таксатора экспедиции, который второй день разыскивает машины на другой товарной станции. Эта женщина описала ему, как небритый, голодный, с красными от бессонницы глазами молодой человек третьи сутки подряд мужественно охраняет доверенное ему государственное имущество. Потом положила трубку и весело сказала: «Скоро приедет!»
«Проняло», – обрадовался Андрей и, поблагодарив добрую женщину, пошёл к «вверенному ему государственному имуществу».
«Опять повезло, – думал он, неспешно шагая вдоль вагонов и контейнеров. – Добрый человек повстречался мне снова. А я? Я хороший? Я добрый? Как странно: раньше меня это не интересовало». Погружённый в свои мысли Андрей не слышал, что его уже несколько раз окликнули. Женщина, которая только что помогла ему, догнала и, схватив за рукав, остановила.
– Что ж ты, глухой, что ли? Я кричу, кричу. Звонил этот твой… инженер, с которым я при тебе разговаривала. Кобзев его фамилия. Сказал, что завтра приедет.
Андрей извинился, сказав, что задумался, а про инженера подумал: «Не проняло. Хотя, может быть, они просто вагон с имуществом разгружают, потому и не могут сегодня приехать».
И зачем он торопил время, желая поскорей прибыть в Красноярск? Ехать было гораздо интереснее, чем сидеть на товарной станции и ждать. Но выбора не было, и он стал ждать. То есть, не обращая внимания на насмешливые взгляды железнодорожников, время от времени обретал уверенность в своей правоте тяжёлой атлетикой. Конечно, его занятия со своей нелепой штангой со стороны были смешны. Ещё смешнее было то, что атлетикой занимался человек, мышцами не обросший. Худенький, проще говоря, мужчинка. Вот если бы гантели и гири крутил над головой атлет – совсем другое дело. Странно, не правда, ли? Ведь правильнее было бы думать наоборот: зачем атлету гири поднимать, когда он уже и так похож на античного героя? А худощавому как раз это нужно. Ах, люди, люди.
Но Андрею было совершенно всё равно, что думают о нём окружающие. С некоторых пор что-то изменилось в нём, и он чувствовал это, не понимая, что же именно изменилось. Неведомо откуда появилось небывалое раньше беспокойство о целесообразности и одновременно справедливости своих поступков. Маята стыда за малодушие, лень и эгоизм с некоторых пор накрывала его. А ещё он стал замечать вокруг себя людей, прощать их слабости и без зависти восхищаться их способностями и талантами. А ведь ещё совсем недавно он думал только о себе, любимом. Мечтал, без всяких на то оснований, быть повсюду и во всём лучшим, постоянно попадал из-за этого в неловкие ситуации, получал вполне заслуженные щелчки, не понимая и не задумываясь даже, за что. «Я взрослею, – думал иногда по этому поводу Андрей, словно успокаивая себя. – Но та странная первая ночь в кабине УАЗа, странные сны… что-то случилось со мной тогда. Но что? Неужели именно за ту ночь я настолько повзрослел?»
Как бы то ни было,