кто-то пробежал, зацепив портфельчик, упавший с грохотом на пол. Из него что-то покатилось за одну из тумб, но пришедший туда Афанасий не нашёл этот предмет, а увидел книгу немецкого философа, которая была открыта на небольшом рассказике. Он подумал, что раз времени много, то стоит приобщиться к сознанию той, кем он вожделеет. Проходя в комнату матери, парень снова вглядывался в картину вечной мерзлоты, где все силуэты вдруг попрятались по своим маленьким заледенелым избушкам, но их горящие глаза пристально наблюдали за Афанасием, который уже не пугался фантомов, он начал привыкать к подобным вещам и пытался объяснить для себя подобное с точки зрения логики, но не все цепи получалось связать воедино, создав веретено благоразумия. Большинство его догадок сводилось к тому, что его режим сна слишком нестабильный, что медленно делает из него безумца.
Комната матери теперь тоже освещалась светом обычных ламп, выливавших в мир свои ядовито-жёлтые лучи, цветы, озаряемые этим светилом, казались уродливыми пришельцами из других миров – временными поселенцами в нашей вселенной. Афанасий уже привык к этой обстановке, но чувство одиночества никогда не покидало его душу; нельзя привыкнуть к тому, что постепенно убивает тебя. Окна, выходившие на балкон, были занавешены красным тюлем, развевающимся знойным ветром, приходящим из далёких южных краёв, если смотреть только в сторону улицы, встав спиной к огромному шкафу-стенке, который хранил различные сервизы, то можно подумать, что ты находишься в византийской палате и что вскоре тебя вызовет на аудиенцию сам Юстиниан Первый, измученный погромом своей державы.
Улёгшийся на кровать парень начал читать рассказец, но быстро погрузился в мысли и уже не мог понять, что с ним происходит. Афанасий осознавал, что не в силах продолжить читать, поэтому ему пришлой вернуться на кухню с книгой в руках, лишая комнату света и оставляя её в ледяном одиночестве, которое не таяло даже от весеннего тепла.
И снова эти плитки, которые ему хотелось разбить, дабы прервать их мучения, бросались в глаза зелёным цветом, получающимся под светом уродливых ламп, мерцающих, будто говорящих на азбуке Морзе, но их слова, будто речь безумца, была несвязна и неразборчива для того, кто не желает их понять.
– Кружка кофе точно не помешает, – прошептал Афанасий и поставил заржавевший чайник на конфорку газовой плиты, но где же спички? – я всегда оставлял их тут.
В голове прошмыгнула смешная мысль о том, что Ольга Николаевна начала курить и, как маленькая девочка, стала прятаться от своего сына, чтобы её грешок не раскрыли. Парень улыбнулся и пошёл в свою комнату, где всегда была его любимая, зажигался, оставшаяся от деда. В коридоре он снова остановился возле мёрзлого пейзажа и окончательно решил его судьбу, вернув картину в ровное положение. Теперь весёлые люди не казались такими страшными, как были раньше, бабы в шалях носили коромысла