полминуты на драном резиновом коврике, спустился обратно к почтовым ящикам, но не вышел, а остановился у двадцать седьмой квартиры.
В жизни всегда нужен последний шанс. Вернее, очень хочется верить, что такой шанс существует. Иначе зачем вообще жить?
Он нажал на звонок, затем тут же робко постучал согнутым пальцем. Несколько секунд прислушивался. По всему выходило, что ночевать ему придется в сквере неподалеку, потому что последние деньги ушли на поезд, а монеток в фонтане – даже если он наберется храбрости и полезет за ними – едва ли хватит на самую дешевую комнату в каком-нибудь домике у побережья.
– Вам кого? – неожиданно спросили из-за двери.
Голос был девчачий, молодой. Выхин вспомнил Аллу, которая жила здесь, в двадцать седьмой, с родителями девятнадцать лет назад. Алла была худенькая, остроносая, скуластая. Никак не могло быть, чтобы Алла осталась в том же возрасте и стояла сейчас за дверью. Правда же?
Он тряхнул головой, собираясь с мыслями. Это все проклятая южная жара. От нее сознание плавилось, как сыр на сковородке. Нужно скорее к морю, нырнуть несколько раз, остудиться. Иначе совсем ум за разум зайдет.
– Я из сорок девятой, – сказал Выхин, переминаясь с ноги на ногу. – Жил тут раньше. Отчим… то есть Иван Борисыч, обычно оставлял вам запасные ключи. В случае чего. Вот я и подумал, вдруг у вас до сих пор…
Как же глупо все это звучало. Глупо и неправдоподобно. Выхин даже поймал себя на мысли, что говорит заискивающе, как алкоголик на улице, выпрашивающий десять рублей на выпивку. Впрочем, от алкоголика он оказался недалеко. Почти в одной канаве.
– Вы, что ли, Лев? – спросил девчачий голос из-за двери. – Мне Иван Борисович о вас рассказывал. Ждал.
Дверь приоткрылась, и в щели, под натянутой цепочкой, показалась молодая остроносая мордашка. Светлые волнистые волосы закрывали влажный лоб и уши, облепили щеки и левый глаз. Вокруг носа рассыпались веснушки, губы потрескались. Точно, Алла. Такая, какой Выхин ее видел в последний раз. Будто время остановилось, а он один продолжал жить и стареть. Будто на дворе двухтысячный. Тот самый год, когда Андрей Капустин с друзьями гонялся за Выхиным по лесу, чтобы избить хоккейными клюшками.
– Ничего себе, какой огромный, – сказала девушка, глядя на него снизу вверх, и наваждение рассыпалось. – Потрепала вас жизнь.
Голос был другой. И выглядела она иначе. Неуловимо, в едва заметных мелочах, но отличалась от той Аллы, в которую когда-то Выхин влюбился.
– Я только что с поезда, – пробормотал он в ответ. – Вымотался. Жарко у вас тут. А ты кто? Дочка Аллы?
– Ага. Я Ленка.
«Ленка-пенка, драная коленка», – подумал Выхин, а вслух сказал:
– Мне бы ключ от сорок девятой, если он у вас есть. Мама дома?
– Рабочий день вообще-то. Мама только вечером будет, если освободится, – ответила Ленка, с интересом разглядывая Выхина. – Я видела вас на фотографии. Вы почти не изменились. Только, как бы деликатнее сказать… запущенный, что ли. Побриться вам надо, помыться