только широко открываем рты, как рыбы. Кажется, нам жутко весело – просто до чертиков.
Я поворачиваюсь к окну и на линии горизонта, там, где море соединяется с небом, вдруг вижу что-то очень красивое и сияющее.
– Лиза, Морская птица! Смотри!
– Глупости, – холодно говорит бабушка, как будто у нее за пазухой килограмм ледышек. – Выдумала какую-то птицу-шмицу, представляете?
«Птицу-шмицу?» – ужасаюсь я.
– Лиза, ты что?!
– Не фамильярничай, – строжится на меня мама.
Баба Лиза начинает надо мной смеяться, а за ней смеются мама с папой – громко и обидно. Мама даже строит рожи, а папа показывает мне, как маленькой, козу:
– У-тю-тю!
Мне становится противно. В машине душно и пахнет, как в зоомагазине. Я хочу вылезти из этой мерзкой вонючей машины.
– Ты куда собралась? – бабушка оборачивается, и я вижу, как ходит ходуном ее широкое морщинистое лицо.
Я вдруг понимаю, что это не Лиза! Это баба Валя – с траурной фотографии на маминой полке!
Они все смеются и смеются надо мной – снова беззвучно, как противные рыбы. А потом происходит затемнение, как в конце фильма.
Понимаете, мне тринадцать лет. Тринадцать! В тринадцать лет людей уже на дискотеки отпускают и к друзьям с ночевкой. А меня не то, что к друзьям, мне на море нельзя одной! Сидишь дома сиднем, с тоски можно умереть. У меня даже ноута нет, представляете?
Да и друзей-то у меня никогда не было. В Фирсовке мама запрещала с деревенскими общаться, мол, они мне не ровня. У них гены какие-то, потому что отцы – сплошь пьяницы. А по мне так лучше хоть какой-то отец, чем вообще никакого.
После того как погиб папа, она два раза могла выйти замуж. Мама у меня очень даже ничего, только характер – сами знаете.
Ухаживал за ней один мужчина, дядя Гриша Акопян. Мы с его сыном в одном классе учились. Ухаживал, значит. Один раз даже, помню, зимой, привез целое ведро нарциссов. У него своя фура. Я нарциссы нюхаю и говорю:
– Мам, смотри, как он тебя любит! Это вообще!
А она мне:
– Чтобы я – замуж за разведенного? Придумай что-нибудь поинтересней.
Потом появился Никанор Валерьевич, холостяк. Правда, ему пятьдесят три года. Зато две коровы, куры, гуси, поросята – полна коробочка, как у нас говорят. Он работал ветеринаром на ферме, тоже из бывших городских. Он маму очень любил! И меня тоже. Все-время с «Рафаэлло» к нам приходил, это мои любимые конфеты.
– А мне Никанор Валерьевич нравится, – говорю. – Он добрый и анекдоты смешные рассказывает.
– За подачки тебя купил! – фыркает мама. – Гордость надо иметь, понятно?
Сказала, что никогда не пойдет за того, кто в пятьдесят три года еще холостяк. Потому что это ненормально.
А потом к нам уже больше никто не ходил. Маму в деревне побаивались. А ей все равно.
Но вообще, она у меня хорошая. Иногда ляжет на кровать, лицом в подушку и глядит куда-то, глядит… Просто она папу до сих пор забыть не может.
Глава