Фугасы рвутся яркими снопами чёрных искр, бронебойки не столь эффектно дырявят корпус. Чёрные клубы на корме, задирается нос, растёт бурун – сейчас уйдут! Доворачиваю дальше носового среза, поднимаю чуток – струя трассеров исчезает в буруне и рвёт форпик. В ушах сплошной звон, сбоку летят ещё трассеры – бортовые автоматы «прозрели». Не увеличивая скорость, цель меняет ракурс. Отпускаю педаль и …обалдеваю, от тишины. Только через несколько секунд начинаю различать звуки, шумы и команды из рубки.
«… пять кабельтовых, сбрасывает скорость… четыре кабельтова… цель неподвижна…»
Поддерживая второй рукой трубу, вглядываюсь в зелёную муть. С дифферентом на нос катер зарылся по самую пулемётную турель, корма задрана, винты в воздухе. Нормалёк! Теперь никуда не денутся.
Розовая полоска окрашивает горизонт, чернота сменяется фиолетом. Рассвет. Когда он успел подкрасться?
Неожиданно – в глазах всё плывёт, мутнеет, мурашки. Не чувствую, соображаю сквозь туман, куда-то тянут, вроде – иду, в ушах звенит…
…нашатырь, всё проясняется, глотаю сладкое тёплое. Окончательно очухиваюсь. Передо мной на коленках Ромыч. Поит из кружки мою светлость чаем и держит в руке кусок хлеба с котлетой. Мичман Шкурин сматывает фонендоскоп, забирает шприц и уходит.
– Чего это, Ром?
– Нервы. Спать надо и жрать.
Медленно жую и запиваю. Закончив, протягиваю руку: – Ромк…
– Ну?
– Спасибо, я ни…
– Хорош! Щас слезу пущу, – протягивает сигарету: – только пару затяжек.
Дрожь в руках постепенно утихает…
– Сам то чего бледный, за меня что-ли?
– Сейчас уже нет, а когда по тебе врезали – тут все обделались.
– Не дождёшься, моя игла в других окопах. Ну ладно, потопал к Бабаю.
– Не усните там, попозже пожрать притараню.
Керим «пасёт» китайскую лоханку. Корма у них задрана градусов на двадцать, хода нет, на палубе кто-то копошится.
Солнце неумолимо растёт, вот-вот оторвётся от горизонта. Мгновение, ещё одно, и вся безбрежная гладь из розовой превращается в золотистую. Собираю рассыпанные гильзы в мешок. Не смотрю, но спиной чувствую неописуемую красоту.
Дробной россыпью гудит корпус и надстройка. Над головой короткими бьёт автомат, падают раскалённые гильзы. Хлестануло по броне башни и застучало дальше по палубе. Падаю за выгородку. Ещё залп. Всё стихает. Оживает трансляция: «Всем покинуть верхнюю палубу, санитаров в рубку и на шкафут!»
Хлопает дверца, спрыгивает Керим.
– Ты-то куда? Эт не нам!
Округлив глаза, тычет назад рукой. Поворачиваюсь. Застучало в висках, нечем дышать. Рядом с торпедным клюзом, уткнувшись лицом в палубу, лежит Рома. Дымится и тлеет резина пробитого жилета. Рядом корчится и кричит от боли торпедист Серёга Волынкин. У раскрытой Роминой ладони развернувшаяся газета. На ней хлеб, рыба и луковица. Снова ударило по корпусу очередью.
– К ним! – Ору Кериму и прыгаю в башню. Ещё что-то кричу,