в Шиле жена.
– Ну, тогда убей их.
– Я не могу.
– Тряпка…
– Я?
– …где? Где тряпка? Дай мне.
Позже они начали появляться то там, то здесь, преимущественно разведчики, которые ходили в одиночку. Здесь – это когда мы их видели, когда они собирали крошки перед нашим носом, там – когда мы могли в любой момент на них наткнуться. Складывалось впечатление, что мы живем на одном большом муравейнике. Муравьи внедрялись в наши мысли и тащили туда свои порядки. Мы заняли достойное место в их пищевой цепочке. Рыжие пожирали в нас все самое доброе и светлое, они сделали нас жестокими и мстительными. Были и положительные стороны: теперь кухня блестела с вечера, грязная посуда не ждала следующего утра. Больше всего муравьи любили мясо. Они ходили от него сами не свои. Однако мы его тоже любили. Какой-то период жизнь наша находилась под постоянным наблюдением рыжих. Те захватили нашу небольшую двухкомнатную планету и постоянно вносили раздор и сомнения, раздражение и неприятности. Пуская облака рыжего хитина, они отравляли нашу жизнь. Мы стали аккуратнее, мы стали внимательнее, порядочнее. К весне рыжие остыли и встречались уже не так часто, понимая, что мы сняли их с довольствия.
Сегодня был выходной, уже полдень, а погоды все еще не было. Мы прогуливались по парку, наблюдая эволюцию своего развития, симпатизируя своим безразличием встречным прохожим.
– Весной дунуло.
– Да уж! Вместо воротника хочется поднять хвост и бежать ей навстречу.
Неспешной походкой, вычерчивая схему семейного променада, наша пара поравнялась с коляской, которую вела мать. Там сидел прекрасный розовый малыш.
Я вертелся в коляске, разглядывая народ. Мне нравились люди в ярких одеждах, я махал им руками и хотел что-то сказать, пока в конце концов не выронил изо рта пустышку.
– Ну, что ты делаешь? – пыталась быть суровой мама. Быть суровой у нее получалось хуже, чем у меня разбрасывать игрушки. Она подняла соску и сунула в мою любопытную пасть другую, чистую, я даже не успел ничего вякнуть. Задорно улыбнулся ей в знак благодарности. Она остановила коляску у детской площадки. Усадила меня на качели и начала раскачивать. Здесь я понял, что жизнь – качели: то к маме, то к свободе, и чем больше был ход, тем сильнее тянуло обратно к маме. Когда мне все это надоело, я сполз с качелей, сел в машину на педалях, уменьшенную копию «Москвича-412», и, ударив по педалям, рванул по дорожкам парка к другим железкам. Там меня давно поджидают подростки, мои сверстники показывают друг другу те классические дворовые трюки, которым научились у старшеклассников: выход на две, выход через жопу, солнышко, крокодильчик. Я в свою очередь висну тоже на турнике, раскачиваюсь и делаю склепку. Это легко. Я улыбаюсь с высоты, держась за холодную перекладину. Страсть к железу тоже проходит. И вот я уже катаю по прудам на лодке девушку. Она весело несет мне свою чепуху, целые охапки чепухи. Мы смеемся. Мы еще не разучились.
В парке цветет черемуха, парочка на скамейке, увлеченная любовной игрой, не чувствует ее аромата. Юноша втягивает в себя никотин