каменной эрекцией!
Заметив мое к ней внимание, Беркут усмехнулся.
– А я говорил, что никогда так не хотел женщину. Чего удивляешься?
Я усмехнулась.
– Уже не удивляюсь.
Он довольно провел языком от моей груди ниже и ниже… поиграл там, где собирался тугой узел и стекалось тепло. Я выгнулась и издала стон. Беркут снова довольно усмехнулся:
– Лучшее, из всего что ты сегодня сказала!
– Шовинист! – пискнула я.
И Беркут вошел в меня снова, сразу на полную длину.
Двинул бедрами, словно пытался устроиться получше, и мы начали двигаться в унисон. Чуть медленней прежнего, смакуя происходящее. Одновременно трогая друг друга руками везде, не останавливаясь и не замедляясь. Потому, что прерваться казалось просто немыслимо.
Казалось, нет ничего более правильного и необходимого, чем принадлежать Беркуту.
Я еще никогда подобного не испытывала.
Переживания, эмоции, ощущения захлестнули и закрутили, как девятый вал неопытного пловца.
Но затем я словно выныривала и делала жадный, первый глоток воздуха. И передать это чувство наполнения чем-то жизненно-важным, вперемежку с облегчением… наверное, просто невозможно.
Беркут вымотал меня до предела. Я просто растеклась по лежаку безвольным расслабленным куском плоти.
И только тогда он остановился. С минуту смотрел на меня с каким-то значением. Чуть прищурился и впивался в лицо взглядом. Ковырялся там. Будто собирался что-то понять. Опять разбирал меня: мимику и мое нутро на составляющие части. Чтобы каждую изучить под микроскопом своего неусыпного внимания.
Но затем вдруг поднял, закинул на плечо и двинулся к двери в душевую.
Мы мылись молча, пока Беркут нежно гладил меня, время от времени словно инстинктивно касаясь губами: виска, плеча, щеки… Опасно приближался к губам и едва ощутимо их касаясь, отстранялся, будто обжегся.
А когда мы завершили моцион, Беркут вылез первым, протянул мне полотенце, и обвернув другое вокруг своих бедер, заявил тоном, не терпящим возражений:
– Я жду тебя на ужин, через сорок минут. В моей комнате. Ирине все принесут в ее новое жилище.
Я даже не успела возразить или хотя бы возмутиться тем, что этот мужчина снова сел на любимого конька – всеми управлять и рулить.
Однако Беркут вдруг опередил град моих возмущений.
– Извини, Аля. Привычка. Давай вместе поужинаем?
И вроде ничего особенного он не сказал… Но у меня в груди екнуло и предательские мурашки побежали по коже так, что даже махровое полотенце не избавило от ощущений.
– Ну так что скажешь? Пожалуйста…
Это слово вбило последний гвоздь в гроб моего феминизма и возражений. Они там вместе и задохнулись. Без кислорода эмоций, которые их подпитывали.
Потому что Беркут повалил все мои сомнения на лопатки.
Он не умел просить, я это видела. И извиняться Борислав не привык тоже.
– Я приду, – иначе ответить я уже просто не могла.
Никак.
Беркут улыбнулся совсем