билось что-то живое.
Все стихло так же быстро и бесследно, как песчаная буря. Сначала вернулось зрение, потом пришла способность сделать глубокий вдох. Я закашлялся и обнаружил, что мою ладонь больше ничего не держит.
Передо мной стояла уже больше не статуя, а живая девушка, точная копия каменного изваяния. Или изваяние было точной копией девушки?..
Камень статуи был выцветшим от времени, пыльно-серым. Сейчас же я увидел, что по плащу на плечах девушки рассыпались кудри цвета пылающего янтаря, такого яркого и насыщенного, словно все костры на свете отдали этим волосам свои силы.
Девушка медленно повернулась ко мне, и чарующие волосы пришли в движение, засияв так ярко, что у меня перед глазами замерцали мушки, как бывает, если слишком долго смотришь на солнце.
– Принеси мне мой меч, – гулким эхом велела она. – Принеси мне мой меч!
…Голова трещала немилосердно. Тело ныло так сильно, как будто все кости перемололо в труху, а врачам пришлось собирать их воедино на горячий клей без обезболивающего.
Тьма перед глазами медленно начала рассеиваться. Никогда не думал, что человеческие веки могут весить столько же, сколько пара чугунных гирь.
Кто-то возился иголкой в моей вене, неумело, бесцеремонно, даже со злостью:
– Ну почему, почему именно в мое последнее дежурство здесь?
– А чего ты ждала, когда поступала в медицинский? – второй голос, тоже женский, прозвучал совсем близко от моего уха. – Что ты будешь горшки с золотом выносить из палат? В болезни и смерти есть что-то красивое – без них мы не ценили бы здоровье, жизнь, перерождение.
Веки не реагировали на мои приказы и не открывались, и мне оставалось лишь прислушиваться к их разговору.
– Давай без твоих сектантских проповедей, – девушка закончила наконец возню с катетером и бросила что-то на железный поднос. – В дежурке и так воняет твоими соевыми варениками и капустными котлетами, достала. Герман Петрович…
Вторая женщина наклонилась ко мне так близко, что рукав халата или кончики волос задели меня по лицу. У нее был очень приятный парфюм, шлейф которого тут же осел на моей щеке. Так могла бы пахнуть тягучая желтая живица голубого кедра, который вырос на берегу моря и просолился за десятки лет настолько, что пах одновременно растительной смолой и океанским бризом. Ноты мускуса проступали неявно, но страстно и зовуще, как будто под этим самым кедром, прямо в зарослях пряного розмарина, дикие олени по осени назначали друг другу свидания.
Благоухающая духами девушка шикнула на собеседницу:
– Нас же просили не упоминать имен при пациентах.
Я почувствовал сильный толчок в бок.
– Да этот кролик все равно ничего не чувствует и не слышит. В общем, он велел ввести пять кубиков инебриксала1. Я пойду поем, а ты займись этим.
Минут через двадцать я остался один. Боль унялась, словно никогда и не приходила, но на всякий случай я еще некоторое