рублей ни серебром, ни ассигнациями, а на все эти деньги набрал на складе книг.
Да, возможно, этот мрачный господин повстречался в брейткопфовой типографии – там тоже был настоящий проходной двор. И хватит о нем – странно, до чего же его тяжелый взгляд озадачил и смутил… как будто взглядом была выражена нешуточная угроза, причем не обычного свойства – ударить или даже натравить собак, а некого мистического – натравить бесов и ведьм, леших и водяных…
Ужинать Маликульмульк отправился к Голицыным.
– Что, братец, на Рождество от нас не сбежишь? – спросил князь. – Коли ты говел, так завтра все вместе и к причастию подошли бы.
Отказываться было нехорошо. Да и впрямь – коли самого толстые ноги никак до храма не донесут, так скажи спасибо добрым людям, что с собой позвали. Маликульмульк отправился вместе с Голицыными в домовую церковь Покрова Богородицы и честно отстоял службу.
Он пытался подвести итог года – и понимал, что год потрачен Бог весть на что. «Подщипа» – единственное, чем мог бы похвалиться, и та была написана задолго до минувшего Рождества. Триста шестьдесят пять дней вне жизни – с формальными ее признаками, но без ощущения сопричастности, канцелярия и приключения с игроцкой компанией не в счет, их бы вообще выкинуть из памяти вон…
Еще один бездарно прожитый год – разве что Косолапый Жанно, прожорливая, ленивая и напрочь лишенная самолюбия ипостась господина Крылова, торжествовал – съедено им было немало. Следовало просить Господа о прояснении души и прибавлении рассудка, об уничтожении лени и пробуждении сердца, но молитв таких Маликульмульк не знал. Попробовал своими словами – и слов подходящих не нашлось. Так и стоял в маленьком храме, вздыхая и крестясь. Не складывалось у него пока молитвы, не складывалось…
Сразу после Рождества он сходил в Дом Черноголовых послушать дивное дитя и доложил княгине: у парнишки великое будущее, но надобно пожалеть его и не заставлять играть весь вечер.
– Я сам в его годы был таков. Ростом – чуть не под притолоку, а мясо за костями не поспевало, слабость меня мучила, все никак не мог отдохнуть толком, – признался Маликульмульк Варваре Васильевне. – Оттого старался поменьше бегать, побольше сидеть да лежать.
– Вот мясо кости и догнало, – заметила она, – да и в полон взяло. Ну, стало быть, зовем прочих итальянцев.
О том, что кто-то способен отказаться от приглашения князя и княгини Голицыных, и речи быть не могло. Пусть хоть за полчаса до приема!
Маликульмульк послал курьера с запиской в Дом Черноголовых к Карло Риенци. Этот статный полноватый, чернокудрый, как положено итальянцу, тенор произвел на него наилучшее впечатление – он был поспокойнее своего товарища Джакомо Сильвани, имевшего очень подходящий для бродячего певца голос – бас-баритон. Хотел было написать по-итальянски, да застеснялся – кому охота позориться? Написал по-немецки – уж как-нибудь поймут!
И