поймать дядька Никита, примостившийся рядом с барином.
Раздался недовольный густой бас ямщика: «Тпру! Стой, не балуй! А ну, пошла отсюда!» В ответ послышался странный смех.
– Что там ещё? – пробормотал не совсем проснувшийся Александр Сергеевич. – Никита, поди разберись, отчего стоим?
Вернувшийся через минуту дядька развёл руками:
– Барин Ляксандр Сергеич, не взыщите, Вас требуют! Пытались сами справиться – нет мощи никакой.
Да что же такое?! Выбравшись из-под полога кибитки, Пушкин увидел такую картину: кони в упряжке стояли как вкопанные. Они перебирали копытами, роняли розовую пену изо рта, вздували на могучих шеях жилы, выворачивали глаза – и… не двигались с места! Поэт обошёл упряжь и узрел причину остановки. Прямо посреди дороги расположилась пожилая цыганка. Живописно завернутая в цветные тряпки и платки, припахнутая сверху ветхим зипуном, она, посмеиваясь, держала перед собой маленькую смуглую руку ладонью вперёд. На ладони красовалась татуировка в виде глаза. Цыганка лукаво щурилась, скалила прокуренные зубы и тараторила скороговоркой:
– Ай, барин, позолоти ручку, всю правду расскажу, яхонтовый мой! Всё вижу, всё знаю, всё ведаю! Вижу, под венец идёшь ты, соколик мой, идёшь и сам не ведаешь, что творишь! – Цыганка многозначительно замолчала.
– Никита, – позвал поэт, – дай гадалке рубль и поехали!
– Рубль! – ахнул дядька. – Да за какие же это заслуги? Целый рубль серебряный!
– Делай, что велено, не рассуждай!
Сокрушаясь, дядька Никита достал рубль и засеменил к гадалке, но та отказалась принять деньги из рук слуги.
– Нет, только сам, сам, соколик мой, подай мне монету! Или останетесь здесь, кони дальше не пойдут!
Не споря с полусумасшедшей старухой, Пушкин протянул ей рубль. Она жадно вцепилась в деньги и подняла на него свои странные, казавшиеся прозрачными, глаза с тонким чёрным хищным зрачком. Нос у неё вытянулся, морщины проступили явственнее, и каким-то очень знакомым, скрипучим голосом она произнесла: «Смерть свою ты примешь от белого человека, белой лошади, на белом снегу. И невеста твоя в белом совсем не та, к которой ты так рвёшься сегодня!»
Поэт вспомнил, как давным-давно, весёлым беззаботным юношей он со своими лицейскими друзьями отправился в Петербурге к прорицательнице госпоже Кирхгоф узнать будущее, подразнить судьбу. После гадания на кофейной гуще именно таким скрипучим голосом она предрекла поэту, кроме всего прочего, принять смерть «от белой головы»… И вот здесь, вдали от блистательного Петербурга, в забытом богом медвежьем углу – в Арзамасе, через столько лет – опять, почти те же слова! И тот же голос!
– Но горю твоему можно помочь, – доверительно заскрипела старуха. – Вот кольцо заговорённое, в древних водах омытое, у восточных магов взятое – оно развеет злые чары, как только ты наденешь его на безымянный палец левой руки своей возлюбленной!
И цыганка ловко натянула поэту на мизинец чёрное, матово