по лесу по снегу без лыжни обычно занимало у меня не меньше трех часов – и то не стоило надеяться, что темная хвойная громада будет пройдена до конца. Однако сейчас сил у меня оставалось на удивление много, я не была голодна и знала, что отец вернется домой не ранее, чем в шесть часов вечера, когда я уже буду сидеть дома и вышивать крестиком картину с оленями, как какая-нибудь безропотная девица на выданье.
Строго говоря, мой возраст соответствовал этому статусу, но я не боялась – отец не был одержим в отношении меня матримониальными планами, а меня они пока не интересовали. Матушка настойчиво рвалась найти мне богатого жениха, отец отвечал, что не отдаст меня никуда, покуда я сама не решу, да и, к тому же, он хотел, чтобы я нашла мужа где-нибудь не дальше, чем в двадцати верстах от Пореченска. Когда я в шутку сказала, что уйду в монастырь, он перекрестился и, широко махнув рукой куда-то в сторону, сказал:
– Лучше всю жизнь дома живи.
Через час в лесу завыл ветер и внезапно похолодало. Так случалось, и это было не страшно, но ветер не утихал, и со временем грозился стать настоящей снежной вьюгой. Подняв голову вверх и глядя на небо – узорчатое от сходящихся под ним верхушек сосен, я поняла, что день постепенно клонится к закату – еще три четверти часа, – и должны были начаться сумерки. Я стояла в самой середине чащобы – идти дальше не было резона хотя бы потому, что сразу за лесом находились избы некоторых ссыльных, я и понимала, что отец не обрадуется, если узнает, что я ходила туда.
Решив поворачивать, и подумав, что вернуться можно завтра, выйдя из дому пораньше и взяв с собой что-нибудь из провизии, я остановилась и стала забирать влево. Но развернуться оказалось не так-то просто – лыжа зацепилась за что-то, чего я под снегом никак не могла увидеть – наверное, за корень какого-то дерева. Все случилось в один момент: я дернула ногой в попытках освободиться от неизвестных пут, а огромный черный ворон, летевший по своим делам, громко каркнул, прорезав тишину леса. От неожиданности я вздрогнула, нога снова дернулась, и я упала, чтобы через секунду вскрикнуть от боли, которая пронзила щиколотку. Была это внезапная судорога или же вывих сустава – сказать было невозможно, не осмотрев, как следует, ногу. Попытавшись встать, я поняла, что затея бесполезна – боль была такой сильной, что впору было лишь выть и звать на помощь. Тогда я, сидя в снегу, принялась расстегивать ремни на лыжном ботинке, хотя и понимала, что это ничего мне не даст – если я не смогу идти в лыжах, то по снежным сугробам без них я просто не выйду из леса, тем более, до наступления темноты. Высвободив ногу, которая все так же болела, я постаралась встать, опершись на дерево и подумать, что можно сделать.
Судя по всему, тогда было почти четыре часа пополудни, а это значило, что продержаться нужно еще хотя бы два – отец приедет со своего заседания, спохватится и помчится в лес выручать меня. Пожалуй, стоило подождать. Но я не учла того, что в лесу стало намного холоднее, чем было, и хотя, конечно, за два часа я не должна