плечо. В полушаге от меня, прислонившись к столбу коновязи, стоял молодой парень в одежде приказчика. Однако его раскосые глаза и выступающие скулы, да и явный акцент, выдавали принадлежность к одному из коренных сибирских племен – либо хакас, либо татарин.
– Я не понимаю, о чем идет речь, – выдавил я из себя, хотя уже все и сразу понял. Но что-то подсказало мне ответить именно так: никакого доверия или расположения к этим двум аборигенам у меня не возникло. Более того, появилось чувство отторжения, будто они собирались обокрасть меня самого.
– Тенгри ачулана, – снова закаркал старик. – Ул аласы киля узенэ тийешлене. Ялкыны-тилгэн белян Куклек-эт езлиляр синэ. И алар табарлар! [37] – Его твердый, как железо, палец вдруг уперся мне в грудь.
– Подумай хорошенько, ак-кул, – с плохо скрываемой угрозой добавил сзади парень. – Тенгри добр, но не прощает обмана!
– Я же сказал, что… – вспылил я, снова оборачиваясь к нему, но парень исчез. Конечно, немудрено затеряться в базарной толчее, и все же неприятный холодок между лопаток заставил меня поежиться. Я тут же повернулся к старику, но тот тоже как сквозь землю провалился.
Невольно осенив себя крестным знамением и плюнув трижды через левое плечо, я решительно направился к сторожевой будке, что приметил в правом углу площади. На крыльце в три ступеньки, привалившись к резному столбику навеса, сидел седоусый казак и неспешно покуривал трубку. Его сабля в потертых и посеченных ножнах стояла тут же, прислоненная к дощатой стенке будки.
– Господин казак, – вежливым тоном обратился к нему я, совершенно не разбираясь в военных нашивках и значках, – не будете ли вы так любезны подсказать мне дорогу к дому купца Бахметьева?
Седоусый воин смерил меня долгим взглядом, кивнул вроде как самому себе и, не меняя позы, поинтересовался:
– А вы, сударь, часом не из эхспедиции господина немца Миллера будете?
– Именно так. Я – адъюнкт Петербургской академии наук Степан Петрович Крашенинников, – представился я официальным тоном. – С кем имею честь?..
В глазах казака блеснуло любопытство. Он степенно поднялся, вынул трубку изо рта, одернул мундир и сказал:
– Хорунжий Томского государева полка Иван Стремных Михайлов сын. Извиняйте, ваше благородие, засумневался я, не признал сразу. Вижу только – лицо новое да одежа… чудная. Это что ж, теперь все в столицах так ходят?
– Ходят, ходят, Иван, не все, правда… – отмахнулся я. – И не называй меня благородием, потому как из крестьян я. А где же дом Бахметьева, скажи?
– А эвона, – махнул Стремных волосатой ручищей в сторону храма, возвышавшегося посреди площади. – Обойдете церкву посолонь да завернете в проулок. По нему выйдете на улицу Магистратскую, пойдете по ней налево, и третий дом одесную, с коньками по углам, будет Бахметьевых. У него еще над воротами крашенные петухи сидят – не заблудитесь.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте