неприхотлив в быту. Неважно, что есть и где спать.
Жадный? Вроде нет… Скорее безразличный. Потребности минимальные, поэтому не сравнивает себя с другими.
Цель? Сейчас деньги. Но тоже как-то странно… Деньги не для того, чтобы что-то приобрести, поменять образ жизни, а деньги, как некая абстракция – чем больше, тем лучше. Нечто подобное, как я понимаю, было, когда он занимался наукой: защититься, занять ответственный пост – лезть вверх по карьерной лестнице. Зачем? – такого вопроса перед ним не стояло. Интуитивное понимание: так надо – не требующее осмысления. Наука как таковая его не интересовала.
Ну, вот и за что здесь зацепиться?
Чёрт! Что за привычка грызть карандаш? Когда я от неё избавлюсь?
Чаю хочется. Горячего, крепкого.
Чашка белого фарфора, блюдце кажутся настолько тонкими, что вот-вот звонко треснут, не выдержав тяжести налитого чая. Поднимается пар, закручиваясь дымчатой размазанной спиралью.
Первый глоток обжигает.
Я, конечно, могу его уложить в постель. Только зачем? Он и так открыт. Да ему и скрывать-то, похоже, нечего.
Надо с другого края зайти… Чем он гордится? Почему себя любит?
А вот это интересно. Гордится своей беспринципностью. Для него обмануть, схитрить, подсидеть, украсть плохо лежащее – подвиг, победа над идиотами и лохами, которые позволяют ему это делать. Ничуть не смущается, откровенно рассказывает, взахлёб. Сам про себя говорит: «Я такое говно, ты даже не представляешь!» Но как говорит! С гордостью: он не такой, как все, он – особенный. Вот это его греет.
И что мне сие даёт? Ничего…
С теми всё понятно. Один над карьерой трясётся, для другого семья – свет в окошке. А с этим как? Со Стасом поговорить. Надо выводить Кондратьева из разработки. Зря тратим время. Не на чем его подцепить.
Одна. В кровати. Калачиком. Стены расступаются, пропадают. Поднимаюсь в воздух, плыву комочком белым в темноте. Обступает ночной город. Я пушинка, подхваченная весенним ветром, плыву медленно. Тишина – ни звука. Над темным пустым переулком… Выносит на Садовое. Бесшумный поток машин внизу, тротуары, освещённые витринами, фонарные столбы согнули шеи. Редкие прохожие – тенью. Вижу капли, дождь моросит. Вижу, но не чувствую. Блестит чёрный глянец. Родное, знакомое, привычное. Пересекаю. Во дворы, над дворами – тёмными и бесконечными. Соты, лабиринты – пустые и одинокие. Жёлтый свет в окне. Мимо. В темноту. Растворяется город, и я растворяюсь.
На что похоже утро? Утро похоже на море. На море под солнцем – теплое, спокойное, ласковое. Я моллюск, лежащий на песке, на мелководье. Лучи солнца пробивает толщу прозрачной воды, по песку бродят легкие тени от ряби на поверхности, поднимаемой ветерком, дующим с гор. Створки чуть приоткрываются – это я открываю глаза. Свет! Утро.
Вставай, Лёлька! – говорит мне та, сверху. – Тебя ждут великие дела!
У многих утро не вызывает радости. Они просыпаются уже уставшими. Им нужно время, чтобы прийти в себя, соотнести себя с миром, в котором вдруг оказались. Они напуганы и раздражены. Мне их жалко.
Утром я не надеваю