против них иностранные войска.
Подстегиваемые подобными разговорами, толпы людей в Пале-Рояль бросились вооружаться, и внезапно весь Париж пришел в движение. Ночью 12 июля и весь последующий день горожане вламывались в магазины и дома, забирая любое ружье, клинок, пику, кинжал или кухонный нож. Они также обыскивали пекарни в отчаянных поисках хотя бы щепотки муки. Толпа завладела тридцатью тысячами мушкетов Шарлевиля[422] из арсеналов Дома инвалидов, но правительство благоразумно перевезло пули и порох в Бастилию – крепость-тюрьму в самом сердце Парижа. К 1789 году здесь содержалась лишь горстка узников (самого знаменитого из них – маркиза де Сада – только что перевели в другое место). Здание обнесли лесами и готовили к сносу. Впрочем, для большинства людей оно оставалось ненавистным символом угнетения. Во вторник, 14 июля, толпа пошла на штурм Бастилии и, сперва договорившись с комендантом тюрьмы о добровольной капитуляции, затем забила его насмерть кинжалами, а вдобавок еще и расстреляла труп и торжественно пронесла насаженную на пику голову чиновника через весь город.
Этот день станет французской версией американского Четвертого июля, хотя День взятия Бастилии напоминает о гораздо более кровавом и спорном событии, нежели подписание Декларации о независимости Соединенных Штатов.
Фундаментальный, таинственный и непонятный процесс, который сделал возможным штурм Бастилии и, по правде говоря, Революцию в целом, – это стремительный рост революционных настроений во французской армии. Тремя месяцами ранее, во время первого бунта, французская гвардия подчинилась приказам и стреляла в мятежников. Однако 14 июля, вместо того чтобы сделать свою работу и защитить Бастилию, французская гвардия присоединилась к бунтовщикам и вскоре провозгласила себя Национальной гвардией. Военный министр доложил королю, что более не может гарантировать лояльность любого французского солдата или младшего офицера. Лишившись армии, королевская власть рухнула.
В Отель-де-Виль (здании городской ратуши) загнанный в угол король 17 июля встретился с новым муниципальным правительством[423] Парижа и официально утвердил назначение генерала Лафайета на должность командующего новой парижской Национальной гвардией. Король признал Революцию, позволив Лафайету приколоть кокарду (яркое округлое украшение из ткани, по которому революционеры распознавали друг друга) на королевский головной убор. Собравшиеся патриоты в ответ прокричали «Vive le roi!» («Да здравствует король!»)[424].
Пока Париж бунтовал, Алекс Дюма вместе со своим подразделением оставался в гарнизоне, ожидая приказов. Он провел последний год Старого порядка в составе Шестого драгунского полка в провинциальном городке Лаон[425], расположенном в ста пятидесяти километрах к северо-востоку от Парижа. Здесь открывался широкий вид на равнины Пикардии в сторону границы Франции с Австрийскими Нидерландами. Это был один из беднейших регионов страны