городом Уманью, а около Ягубца находилась в 8 верстах станция Христиновка, где у едущих из Умани была обязательная пересадка. Не помню, куда должна была ехать мать, но она вышла с книгой не на ту сторону вокзала, куда подан был нужный ей поезд, и пропустила его. Поезд этот ходил раз в сутки; до Томашовки было далеко, и она поехала в Ягубец, чтобы провести это время со своей приятельницей. Тут-то и узнала она, что та хочет расстаться со своим имением. Имение было в аренде, в очень верных руках. Было оно очень доходное, и мать в эту же ночь успела обдумать и решить, что стоит его приобрести. На помощь явился Дворянский Банк: цены на землю сильно возросли со времени покупки Томашовки, и, перезаложивши ее, можно было получить в ссуду значительный капитал. Вскоре покупка состоялась, и летом 1897 года мы из Томашовки переселились в Ягубец.
Мать наша с удовольствием покидала Томашовку, где она столько лет томилась отсутствием друзей и знакомых, мы же, дети, – с большой грустью.
Жаль нам было также расстаться с нашей домовой церковью. Кроме входа со двора, в нее вела дверь из столовой, и каждый из нас привык до чая идти туда читать свои утренние молитвы. Этой возможности у нас в дальнейшей жизни уже не было: при нашей многочисленности никто из детей отдельной комнатой не пользовался, а в церкви было так тихо, так спокойно…
14. Жизнь семьи в Петербурге
Итак, я была на курсах. А что делали мои братья и сестры? Все, кроме Алины и Анны, расходились с утра по своим учебным заведениям. Юрий – в Институт гражданских инженеров (выпускавший строителей и архитекторов); Валя – в Институт путей сообщения; Лев, в первую зиму – в последний класс реального училища, а затем в Горный институт; Ольга и Катруся – в частное заведение, носившее имя своей основательницы «Труба» (они ее уже не застали, при них начальницей была Макалютина); самая младшая, Эльвета – в частную гимназию с правами, Оболенской.
К двенадцатичасовому завтраку никто из учащихся не возвращался домой. Большая «перемена» длилась полчаса, а расстояния до дома были слишком велики. Завтраки они брали с собой или питались в училищах; зато возвращались домой раньше, чем теперь это делается во Франции и в Америке. Кроме времени, уходившего на приготовление уроков или на занятия наукой, у всех нас оставалось время на общение с родственниками и знакомыми, то есть вообще на удовольствия. Осенью и весной младшие мои братья и сестры ходили играть в теннис, зимой катались на коньках; бывали они и в театрах, в опере, на концертах (эти последние три удовольствия случались не часто: они били по карману). Но всего больше мы веселились по субботам; одну субботу собирались у нас, другую у дяди Богдаши. Танцев не было ни тут, ни там. Не было и вина. Угощали только чаем, сандвичами, печеньями, а у нас еще домашними конфетами из засахаренных фруктов. Народу собиралось немало: раз швейцар насчитал семьдесят гостей.