как бы один отдельно вышел, с отдельной просьбой. И просил, чтобы никто об этом не знал, ни одна живая душа.
АНАТОЛИЙ. Ну.
АЛЕКСЕЙ. Он дает сто тысяч долларов, чтобы Антона и его банды на дне рождения не было. Странная просьба, да?
АНАТОЛИЙ. Так. Какая разница, за что нам денег заплатят? Насколько я тебя знаю, ты деньги уже взял? (Улыбается).
АЛЕКСЕЙ. (Улыбается). Да, взял и в ячейку положил. А теперь слушай мой план.
Разговор этот уединенный происходит за столом деревянным неотесанным. На столе стоят две банки с «Колой» и на краешке стола одиноко белеет блюдечко с орешками арахисами солеными, посредине стола обматывает всю картину паутиной энергетической и не дает миру рассыпаться пепельница, до краев наполненная окурками. Рядом сидят на двух табуретах деревянных, родственных столу неотесанному, два человека – Анатолий и Алексей. Анатолий – брюнет-черт-дьявол черноглазый, Алексей – блондин-ангел-полубог голубоглазый. Дальше выплывают из небытия четыре пустых брата-стола с родственниками стульями хороводящими. Вся танцевальная группа упирается-умирает в барную стойку и бармена, описывать которого не хочется, а попросту даже лень. Но самые главные символы как обычно висят на стенах в виде картин, на которых происходят сцены зимней охоты. Картины эти силком затягивают в детство, в блаженство, во что-то очень хорошее, родное и теплое, в фильм «Солярис», в Баха, в старую дореволюционную Москву, в первую любовь.
«Петьку, конечно, жалко очень, но он все равно при таких темпах бухания долго не протянет…»
На Ленку смотрело очень красивое свежее молочное девичье лицо. Небесно-голубые глаза, в которых сосредоточилась вся любовь этого мира и посреди этого океана любви безбрежной – два зрачка-гвоздика черных, где сосредоточилась вся нелюбовь мира. Как всегда, после долгой медитации перед зеркалом очень трудно возвращаться обратно, снова ощущать кожей этот неблагополучно-серый мир, где ей приходится периодически вытаскивать себя рукой за чубчик ослепительно-соломенных короткостриженых волос, за одно прикосновение к которым некоторые обитатели мира сего готовы были отдать все, что у них было за довольно хлипенькой и никому не интересной душой, страшной своим безверием во что-то хорошее и невидимое. Подбежала страшная минута прозрения, когда Ленка всем телом своим понимала, что лицо это никакого отношения не имеет к ней настоящей, истиной, светящейся неземным светом… «Интересно, удастся мне сегодня Петеньку затащить к себе домой и нежно и ласково так полюбить ненавязчиво, всем телом своим языческим, развратным, благоухающим?» Раздался стук в дверь набатно – мама.
– Лен ты долго еще?
– Сейчас выхожу.
Последний взгляд в чужое, но безмерно родное лицо. Выстрелила дверь в мир, и вот уже и следа не осталось от той Ленки, которая летала привередливо-красиво в отражении своих глаз.
ЛЕНА. Мам, я сегодня с Петей приду домой.
МАМА