части убирали пострадавшие автомобили. Хотелось встать, пройтись, размять затекшие ноги. Но сильнее всего изводило желание громко закричать.
Окна арендованного тюрьмой для перевозки заключенных фургона фирмы «Серко», или «парилки», как его с грубой иронией окрестили охранники, тонированы, чтобы никто не мог заглянуть в него, зато изнутри Гэбриел отчетливо видел спешащих по своим делам людей. Он заметил парня, скатившегося на скейте по ступеням отеля, и остро ощутил свою несвободу. Воля. Почему он не ценил ее, пока не оказался в тесном стальном «гробу»? Дождаться слушания дела в суде Гэбриелу предстояло в предварительном заключении.
Он постарался сосредоточиться на правильном дыхании, чтобы не дать волю астме – в таком-то месте! Возможно, охранники даже не откроют дверь, если у заключенного случится приступ. Они вообще услышат его? Захотят помочь? Гэбриел начал считать про себя, чтобы отогнать нараставшую панику. Он и представить не мог, что попадет в подобную ситуацию. Вот только факт оставался фактом: он сидел здесь и заранее считался виновным. В поджоге. В убийстве по неосторожности.
Гэбриел никогда и никому не хотел причинить зла. Эта мысль непрерывно кружилась в его голове. Но он стал убийцей, оборвал жизнь другого человека. Гэбриел даже не мог позволить себе заплакать. Нельзя, чтобы его увидели со слезами на глазах. Некоторые его приятели отбыли сроки в тюрьме Эксетера, и, судя по их рассказам, там, мягко выражаясь, было мрачновато. С персоналом беда, а заключенных, наоборот, переизбыток. Викторианское здание не соответствовало стандартам наступившей эпохи. Однако в нем по-прежнему держали более пятисот человек. Некоторые находились под следствием, другие мотали срок за мелкие преступления. И Гэбриелу предстояло присоединиться к ним.
По крайней мере, ему показалось, что полицейские не считают поджог умышленным. Оставалось надеяться, что судья согласится с таким выводом. Каждый раз, закрывая глаза, Гэбриел пытался представить, каково это – сгореть заживо. И почему они только не проверили, нет ли в той будке кого-то еще? Зачем он позволил спровоцировать себя на такой невероятно глупый поступок? Сейчас он даже не против послушать, как родители ссорятся и кричат друг на друга, когда думают, что уединились. Все, что угодно, только не камера.
Фургон снова тронулся, стало легче дышать. Гэбриел выглянул наружу, гадая, доведется ли ему еще когда-нибудь пройти по этой улице. Он боялся, что в тюрьме не продержится и недели. Либо его прикончит астма, либо что-нибудь похуже. Невидимая веревка вокруг груди сжалась сильнее. Один, два, три, четыре, пять. Он старался запоминать картины за окном, насколько позволял маршрут. Автобусная станция, паб, куда они с Эммой иногда заходили. Когда фургон въехал в тюремные ворота, у Гэбриела снова перехватило дыхание. Он имел смутное представление о том, чего ожидать, и намеревался смотреть в пол, говорить, только если к нему обратятся, и держаться особняком. Теперь его радовал рост в шесть футов и два дюйма. Внушительный вид мог отбить желание напасть