горец с бердышом наперевес.
Одолен не стал останавливаться. Поздно. Ему отныне оставалось лишь попытаться спасти княжеские своры. В час беды народу нельзя лишаться вождей.
Он влетел в Тенёту, оседлав людской вал. Пеплица хрипела, топча ноги, руки, спины и головы, ляпая серую шкуру брызгами крови. Но Одолен беспощадно гнал ее вперед, лишь молясь Луноликой, чтоб верная кобыла не пала.
– Стоять! – скомандовали стрельцы, выстроившись в два ряда перед княжьим теремом с луками наизготовку.
– Прочь! – рявкнул Одолен так, что строй стрельцов распался надвое.
Богиня дорожит своими слугами и не дозволяет ими помыкать никому. Волхвы и княжьи команды нарушить могут, коли на то есть нужда, что им приказы сторожевых псов.
Пеплица перемахнула через ошалевших от команды волхва стрельцов и встала на дыбы у лестницы. Одолен спрыгнул на крыльцо, пролетел сени и застыл на пороге трапезной.
Столы и лавки были перевернуты. Блюда с яствами сверкали серебром и жиром на полу. Мед стекал по стенам смолой. Огонь в очаге кашлял искрами, потрескивали факелы, вынуждая тени корчиться в пляске. Рассыпавшиеся со столов свечи затухли в разлившемся воске, чудом не затеяв пожар.
Из дверей напротив доносились звуки боя.
Одолен пересек трапезную, готовясь волшбить. В сенях, ведущих в светлицу, на последнем издыхании чадили факелы, и зрачок у него сузился, делая мир четче и серее. В глаза сразу бросились кажущиеся черными пятна с железным духом крови, марающие неописуемой красы ковры и гобелены. В окна-бойницы затрезвонили колокола с улицы. Крики, медвежий рев и звон оружия стали громче, подстегивая, и Одолен ворвался в просторную светлицу.
Успеть ему дозволила лишь кошачья быстрота реакции, трижды скорее, чем у псовых. Медведь с занесенной для удара лапой дернулся и медленно повалился на бок с замороженным сердцем.
Зазорная волшба болью отозвалась во всем теле. Отныне придется неделями истязать себя обетами, очищаясь от греха смертоубийства. Волхвы призваны лечить, а не калечить.
Яломишта в богато изукрашенном сарафане, видать, Великая княгиня Чернобурская, закрывавшая собой дочерей от когтей одичавшего берсерка, кулем осела на пол. К мужу, с окровавленным мечом в руках лежащему в окружении тел медведей и обращенных берсерков, здоровущих, покрытых бурой шерстью и с полузвериными лапами. Над Великим князем, пачкая кафтан в лужах крови, склонился его младший брат, Цикута, трясущимися руками пытаясь откупорить пузырек… живой воды.
– Нет! – Одолен, похолодев, еле успел вышибить его из рук княжича. Пузырек упал и разбился, растекаясь лужицей с едва заметным лунным сиянием.
Княжич осоловело, словно плохо улавливал происходящее, проследил за ним. Моргнул, тряхнул головой… и в глотке его заклокотал рык. Он поднялся, покачиваясь от слабости и снизу-вверх вперился злыми желтыми глазами с вертикальным зрачком в Одолена.
– Ты на кого тявкаешь, рогатый?!
Но Одолен на него даже не глядел. Он смотрел на рваные раны Великого князя и молился,