корней стелились можжевельники и корявые кусты смородины и черники. В ветвях чирикали клесты и свиристели рябчики. Где-то слева, восточнее, журчал ручей, в таянии которого чуялось дыхание весны.
Сумере́чные таежные леса глухие, темные. Заблудишься – вовек не выберешься. Летом тут шастают медведи и росомахи, по осени и весне рыскают рыси и лисьи своры, а зимой кишат оголодавшие волчьи стаи. Всем известно, что один на один с диким зверем никакой оборотень не справится, ежели только на дворе не полнолуние.
Деревеньки, выросшие под сенью елей, пихт, лиственниц и сосен, такие же глухие, а народ такой же темный. Друг с другом встреч не ищут, дороги не наводят, чужаков не жалуют. И от псеглавцев – полу-людей полу-зверей – не избавляются.
Близость человеческого жилища Одолен определил по заросшим лишайником пням со следами топорного сруба. Над землей стелилась белесая дымка гари, через пару косых саженей9 ставшая непроглядной. От ее вони уже резало глаза.
Ели раздались в стороны, обнажая холм с опушкой в полверсты10 и деревеньку на десяток дворов. Птиц здесь слышно не было. Одолен спешился и, оглядываясь, осторожно повел Пеплицу в поводу.
Деревня сгорела дотла. Дерновые крыши провалились внутрь домов и, быть может, похоронили под собой жителей. Под ними все еще что-то тлело. Обугленные остовы стен еще хранили очертания порогов, а вот окон уже было не различить. Все выше аршина от земли сгорело. Закатное солнце расцвечивало снег, припорошивший пепелище, отчего чудилось, что избы еще горят.
В паре домов двери были сорваны с петель и вынесены кем-то большим и тяжелым. На их внутренней стороне остались глубокие борозды, как от медвежьих когтей. Только вот на младую неделю, когда сгорела деревня, внутренний зверь делится лишь когтями, клыками и обостренными нюхом-слухом-зрением. Но не силой. На младую неделю пропороть дверь берендей не сумеет. Так что же тут произошло?
Одолен прошел мимо колодца с рухнувшим журавлем и мимо не пострадавшей каменной звонницы, отмечавшими главную площадь. Ногой разгреб исписанные обрывки бересты под колоколом, служившие вестями, но их покрыл такой слой пепла, что буквы было не разобрать.
Вышел на окраину. Тут начиналось подобие дороги – две разбитых колеи в снегу, уводящие в пролесок. По ним недавно спешили покинуть деревню на телегах, подстегивая ослов, судя по грязевым брызгам на обочинах. Одна телега лежала перевернутая поодаль. Окрест валялись ошметки осла.
Пеплица нервно заржала и задрала морду, вырывая повод. Одолен успокаивающе похлопал ее по шее и привязал к тонкому деревянному столбу с перекосившейся табличкой. На той едва различимо было накарябано «Холмогоры».
Ежели с холмами все очевидно, то горы в названии его озадачили. Хотя, быть может, в отсутствие гари и ясную погоду над лесом заметны пики Огнедышащих гор, что в двухстах верстах к востоку отсюда?
Оставив кобылу, приблизился к ошметкам осла. Точнее мула, судя по крупному скелету. Тот обледенел и оттого, по счастью, не смердел. Пожар