как всполошенная птица; расправляло крылья, и ослепляло, и отражалось в стеклах окон, за которыми густели ранние осенние сумерки. Птица Будущего вспыхнула перьями в зеркале на первом этаже у гардероба – там, где обычно Полина натягивала на плечи бесформенную теплую куртку. Но птицу это не смутило, и она полетела дальше – наружу, туда, где еще утром Полине было невыносимо плохо, где она грела руки под козырьком школы, а изо рта вырывался пар.
Остановилась Полина только тогда, когда перебежала через темную границу переулка и наткнулась на развилку двух равновеликих дорог. Первая вела вдоль старых десятиэтажек, мимо гастронома, петляя сквозь три-четыре похожих как близнецы темных двора, и упиралась в Полинин дом-корабль. Мысль о предстоящей ночевке в квартире с обезумевшим отцом тут же уронила сердце Полины куда-то в район желудка.
Вторую дорогу кто-то заботливо выложил плиткой: она вела в сторону новых районов, Завода и того квартала, в котором жила Агата Димитрова.
У Агаты можно было поесть и переночевать – если хорошо попросить ее мать, Аллу, бледную полноватую даму в россыпи родинок цвета корицы на покатых плечах. Муж Аллы и отчим Агаты, Павел Юрьевич, работал на заводе гибких дисплеев, что не мешало ему причислять себя к консерваторам и всячески поддерживать начинания жены. Дама она была вздорная, но отходчивая. В родителях Агаты парадоксальным образом сошлось стремление к достатку и защищенности, как у технократов, и при этом глубокое недоверие к инновациям.
Полина ощутила, как урчит от голода в животе: она не ела с момента разговора с Карповой в учительской – и с тоской вспомнила выложенную желтоватой плиткой кухню Димитровых, теплую и просторную. Подоконник там был уставлен баночками с домашними джемами, вялеными томатами, горшками с микрозеленью – все это мать Агаты покупала у таких же знакомых консерваторов или растила сама на балконе в теплице.
«Никакого ГМО, все свое, выращенное вот этими руками, ешьте, девочки, ешьте», – приговаривала Алла Ивановна всякий раз, когда голодная и промерзшая Полина садилась за стол в этом гостеприимном, но все-таки чужом ей доме. Время здесь как будто остановилось. Если Полина не смотрела в окна, то ей казалось, что они путешествуют в этой квартире, как в машине времени, в начало века – туда, где еще была нефть, по улицам ездили бензиновые автомобили, а по телевизору новости читали реальные, а не цифровые люди.
Полина дернулась было в сторону дороги, выложенной плиткой – но вдруг остановилась. Это означало бы, что ей придется рассказать матери Агаты, как ее чуть не задушил отец, – но тогда Алла уж точно позвонит в ювенальную комиссию, и прощай, Битва Школ.
Она потопталась на месте, прислушиваясь к себе. Птица все стучалась где-то в районе сердца, в тепле, под курткой. Полине так хотелось с кем-то поговорить, поделиться радостью, страхом и надеждами – но, кажется, не было ни одного живого человека на всей земле, кому она могла бы об этом рассказать.
И вдруг ее осенило.
Полина свернула на свою дорогу, но пошла не домой, а двинулась