дрожащую, мокрую?
Вместо этого я расскажу о женщине – я увидела, как она входит в здание. Мы все были на полу, нас согнали в центр. Помещение было сырое и без мебели. Примерно пятьдесят девушек. Наши стоны отражались от голых стен, мы все были раздеты догола и готовились к смерти. Мы находились в центре, а еще там были они: мужчины, которые окружали нас, которые осматривали нас. Я подумала о рыбном рынке в Чжифу и о лежавшей кучками рыбе, о том, как я и многие другие кружили около каждого продавца, жадно глядя на рыбу, уже предвкушая, какой она будет на вкус, сколько времени потребуется, чтобы оценить, хорошее или плохое у нее мясо, лопнут ли ее глаза у нас во рту, насколько маслянистым будет мозг, насколько мягкими окажутся кости – достаточно ли мягкими, чтобы сломаться между зубами и остаться мокрой кучкой на столе? Вот что мне это напомнило. Теперь этой рыбой были мы.
Я заметила ее, потому что она была единственной женщиной в группе мужчин, вошедших в здание. У нее было красивое лицо, большой и властный рот, прищуренные глаза, подведенные черным. Я заметила женщину из-за ее наряда: белого платья с вышивкой – серебряным фениксом, – и подумала, что она, должно быть, по-настоящему бессердечная женщина, раз решила одеться в цвет смерти. И еще я заметила ее, потому что мужчины расступались перед ней: от самого ее существования, от того, как она проходила сквозь них, словно ветер, откидывающий развешанные простыни.
Некоторые мужчины указывали то на одну, то на другую девушку, и тогда один из наших погонщиков бросался вперед, таща девушку к тому, кто ее заметил. Ее передавали новому владельцу, съежившуюся и плачущую, а взамен погонщик получал пачку бумаги, которая, как я позже выяснила, была деньгами. Нас продавали поодиночке, некоторых группами, и все же я могла думать только о том, что будет с теми, кто останется в конце дня. Куда нам деваться? Женщина ни разу не указала ни на одну девушку. Она стояла впереди, следя взглядом за телом каждой из нас. Ее лицо было пустым, руки скрещены. Было что-то особенное в этой женщине, не только в том, как она стояла, словно императрица, но и в том, как она, казалось, не замечала никого из окружающих мужчин, что продолжали следить за ней уголком глаза. Они ненавидели ее, но только потому, что боялись, поняла я. А потом она подняла руку и кивнула.
– Ты, – сказал один из погонщиков, подходя к девушке рядом со мной. Она отпрянула от него, со всхлипом. Он схватил ее за запястье – она упала на пол – и потащил к женщине, та щелкнула пальцами. Позади нее появились двое мужчин. Они подняли девушку, которая теперь уже подвывала, и снова скрылись в толпе.
Я почувствовала что-то горячее. Подняла взгляд. Глаза женщины смотрели на меня, не мигая. В ней была жестокость, решила я. Погонщик, который не отходил от нее, встал на цыпочки, чтобы прошептать ей что-то в ухо. Она не сводила с меня глаз. А потом подняла руку и кивнула. Почти сразу передо мной оказался погонщик, он ухватился за мое запястье.
– Ты, – сказал он, уже подтягивая меня к женщине. Я почувствовала, как подчиняюсь. Если попытаюсь сбежать, ноги растворятся подо мной.
Я встала перед