из-под кустистых бровей – та и вправду заулыбалась и ожила. Он постучал кривулей по полу, прислушался, покивал с важным видом, мол, все идет как положено, так и надо, будьте уверены…
Пусть ей снятся заморские женихи, принцы и королевичи, молодцы-удальцы: глядишь, тоска и пройдет, здоровый голод вернется, она опять начнет кушать, как ее матушка – та-то барыня в телесах, есть за что ущипнуть… ой, не о том думаю, куда мне, грязному рылу, княгинь щипать? Да еще в присутствие самого князя – вон он как на меня таращится, так и сверлит своим варяжским оком. Похоже, не доверяет… Ничего, мы и не таким зубы заговаривали!
Немил омыл руку в наговоренной воде, подержал ладонь над свечой, очищая от темных сил, и еще не обсохшими пальцами принялся листать книгу. Да, вот оно – то, что нужно. Заговор на крепкий сон и чудесные сновидения. Так…
Он прокашлялся, принял загадочный вид, и заговорщицким голосом зашептал слова про море-окиян, остров Руяну, на котором стоит бел-горюч камень Алатырь, про силы добрые, силы могучие, что от века под этим камнем спрятаны.
Погладить по голове, приласкать девоньку – ее, видно, давно уж никто не ласкал. Разве тот вурдалак в лесу. Так, выпускаю я, значит, из-под камня Алатыря силы добрые, и несут их ветра прямо на девоньку Ярогневу, дочь князя Всеволода, и развеивают ее темные сны, и приносят ей радость, душевную легкость, здоровье и восстановление телесных соков. Да, и кикимору бы не забыть! Как же, ее тоже нужно упомянуть. Кхе-кхе, уйди прочь, злая кикимора, Ярогневу Всеволодишну трогать не смей, пальцем ее не коснись, языком своим длинным имени ее не произнеси… Вот придумали тоже: кикимора! Если б я гонял кикимор каждый раз, когда мне снится пожар, в котором горит мой родной Вевереск, крики матери и сестры, добровольно вошедших в огонь, лишь бы не даться врагам… нет, девонька дорогая, тут не кикимора виновата. Жить мы правильно не умеем – вот что. Оттого наша жизнь на кошмар и похожа. Если б можно было так просто взять и кикимору пугануть – то как легко было бы создать божье царство прямо тут, на дворе… Жаль, что на самом деле людей не переменишь!
Он договорил слова вещей книги, закончил тем, что «слово мое крепко», и «никто его не порушит», и захлопнул сборник с таким шумом, чтобы ни у кого не осталось сомнений – заговор произнесен, и его действенность непреложна.
Он откинулся в кресле, сложив руки на подлокотниках – вылитый царь, ни дать ни взять! – и победоносно оглядел и княжну, и ее мать, завороженно вслушивающуюся в каждое слово, и няньку, благоговейно кивающую и теребящую душегрейку. Твердислав с затаенной надеждой поглядывал на князя: как тот, доволен ли услугой? И лишь Любомысл, хмурый, стоял далеко, у стены, демонстративно не желая участвовать в этом антинаучном обряде.
– Что дальше, добрый человек? – заглянула ему в глаза Верхуслава.
– Дальше можно не беспокоиться, – заверил кудесник. – Злые мороки уйдут, сон станет тихим,