день, но начальник отдела, где работал Борисович, запретил, безосновательно боялся, что его «могут подсидеть» – общество не любит, остерегается людей, которые выделяются среди него. Игорь в своём отделе был единственным трудоголиком.
Всё же нашлись те, кто его трудолюбие оценил по достоинству: Игоря переведи в другой отдел и повысили до начальника. Он был благодарен. Нет, не за само повышение, а за то, что оно ещё меньше оставляло времени для личной жизни.
Личная жизнь… Эти два слова для Игоря стали далеки друг от друга, как восток от заката. После смерти Юли в ней не было никакого смысла. Впрочем, смысла не было даже в самом факте его существования. «Человек не умирает до тех пор, пока живут знавшие его» – эта фраза была написана на одном из могильных памятников в соседнем ряду. Игорь всегда, когда приходил к Юле и Маше, обращал внимание на ту гранитную плиту. Что-то правдивое содержалось в тех словах. «Действительно, Юленька и Машенька живы в моих мыслях и воспоминаниях, – всякий раз на кладбище думал он. – Значит стоит для них жить. Покуда живу я – живут и они…» Но придя домой, он тут же забывал об этом, словно там, на кладбище среди мертвых Игорь ощущал бо́льшую потребность в жизни, ощущал более тесную (не только физическую, но эмоциональную) связь со своими родными, нежели дома, где все вещи и предметы напоминали о них, где они вдвоём с Юлей прожили временами счастливую, пусть и недолгую жизнь. Дома он даже не мог плакать, другое дело – на кладбище, которое было для него катарсисом.
Личная жизнь… Игорь даже не задумывался о ней. Несмотря на свои пятьдесят с чем-то, он был по-прежнему хорош собой, а смертельная грусть в глазах и прибавившаяся седина в волосах ещё больше добавляли ему привлекательности. Женщины – в основном на работе – не могли не обращать внимания на него, вот только Игорь напрочь не обращал внимания на подобное внимание. Были и робкие попытки сводничества со стороны сочувствовавших, от которых Борисович шутливо отбивался «дефицитом свободного времени», «романом с работой» и прочими отговорками с акцентом на «уже довольно-таки преклонный возраст». «Для кого как, а для меня это сродни предательству, измене что ли… ну не знаю, понятно, что в жизни всякое может быть, а вдруг я завтра повстречаю особенную женщину… всё равно сложно это. Люди, перенёсшие такие травмы, надолго застревают в прошлом и живут с боязнью когда-нибудь снова оказаться в подобной ситуации. Кто со мной захочет жить в прошлом? А главное, хватит ли у меня сил с кем-то строить будущее? Без страха. Без угрызений совести…» Нет, ни на кого Игорь не хотел перебрасывать своего тяжкого бремени, в одиночку предпочитал бороться с подступавшей перед самым сном болью. Да, только поздними вечерами выходила из-под контроля обуздываемая боль – в мире пустой и холодной постели, в мире антрацитового одиночества её было не сдержать. Чтобы хоть как-то разбавить её, уменьшить концентрацию, он включал на телевизоре советские комедии Гайдая и Рязанова, ставил таймер на два часа и ложился спать. Не всегда