в смерти Машеньки. Молчали. Подолгу молчали. В себе переносили невосполнимую утрату. Старались дальше жить, но получалось плохо. Просто существовали. Казалось, что вместе с Машей и мы умерли.
Семнадцатое августа… Сейчас бы дочурке моей двадцать восемь лет было. Двадцать восемь лет… На её последний день рождения, не знаю почему, дёрнул меня чёрт ознакомиться со статистикой мёртворождаемости. Наверное, потому что трезвым был… Два миллиона в год. Два миллиона… Каждые шестнадцать секунд. Представляешь, каждые шестнадцать секунд в мире кто-то невыносимо страдает…»
Понадобилось много времени, чтобы вернуть жизнь в нормальное русло. Игорь с Юлей научились заново любить друг друга. Даже ещё больше. Но детей иметь они больше не могли.
Они кое-как смирились с бездетностью, продолжили жить для себя, накапливать счастье, делить его на двоих. Но малышку не забыли. Однажды Игорь хотел Юле сделать сюрприз и пришёл раньше времени с работы. Тихонько зашёл в квартиру и… застал её рыдающей. Спальня, где находилась Юля, была закрытой, поэтому он так же бесшумно покинул квартиру. Оставил в неведении свой ранний приход. Чтобы она не знала того, что знает он, чего знать не должен. Чтобы не стыдилась своей женской слабости. Она ведь тоже не знает, что и он периодически беззвучно оплакивает Машеньку. Так они тайком друг от друга разбавляли свою счастливую жизнь щепоткой родительского горя. Порой незнание лучше знания.
«К горю нельзя подготовиться. Нельзя к нему выработать иммунитет. Неважно как часто и как сильно била тебя жизнь, новый удар всё равно принесёт новые страдания. Да и можно ли привыкнуть к тому, что убивает тебя? В очередной раз… Знаешь, когда после всех испытаний мы выбрались из ямы и вернулись к счастливой жизни, подсознательно боялись, что за удовольствие рано или поздно придётся платить. Жили с опаской, забыли про то, что счастье это пришло после долгих страданий. И поэтому, когда узнали о Юлином диагнозе, посчитали его карой за годы, мать его, благоденствия… Кто-то из наших классиков писал, что ”пакуты робяць чалавека чалавекам“, а я травой готов был быть, чтобы не видеть страданий моей Юленьки.
Рак молочной железы… Три года. Три года борьбы, надежд, экспериментального лечения, химиотерапий… После ампутации груди можно жить, а вот после ампутации души… Ты не представляешь, каково это видеть, как каждый день в муках борется за жизнь твой любимый человек. И с каждым днём всё ближе к смерти. Все мы с каждым днём ближе к смерти, вот только живём так, словно никогда не умрём. А Юля… а Юля как бы ни старалась не думать о смерти, чувствовала её дыхание… её тень.
Жить… Мы только могли жить про запас. День за два. Как в СИЗО, но только наоборот. Ни в чём себе не отказывали. Устраивали каждодневные праздники… но знаешь, всё это выглядело чем-то искусственным. Насильно ведь счастливым не будешь. Особенно, когда смерть дышит в спину. Особенно, когда испытываешь всепоглощающую боль.
Три года. Никогда прежде настолько сильно я не