целиком. Мальчики из младшей группы, в которую входил Норов, его не любили за командный тон, резкость и тычки, которые он раздавал направо и налево. Между собой они звали его Пантюхой.
–Слышал,– ответил Норов.
Он был натянут, как струна, и чувствовал, как колотится сердце.
–Ну, и что ты об этом можешь нам сказать?
–Ничего.
–Плохо, блин, что ничего,– проговорил Пантюха и сплюнул.– А может, это ты воруешь?
Сидевшие на дереве, впились в Норова взглядами, желая смутить. Павлик знал, что за этим обвинением последуют побои, так было с другими мальчиками. Он внутренне сжался.
–Я не ворую! – выговорил он.
Пантюха поднялся с пенька и стукнул его.
–Лучше признайся по-хорошему! – проговорил Пантюха тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Где то, что ты стырил?
–Я не брал! – выкрикнул Павлик, отступая.
–А кто брал?
За этим вопросом последовала новая затрещина. Норов еще попятился.
–Ты! – вдруг с ожесточением выпалил он неожиданно для себя.
Пантюха остолбенел.
–Ты меня что ли обвиняешь?! Меня?!
–Тебя! Ты вор и трус!
Норов и сам не понимал, что выкрикивал от ненависти и страха.
В следующую секунду он уже валялся ничком, а Пантюха, сидя на нем, рывками впечатывал его лицо в жесткую неровную землю, прикрытую редкой травой.
–Ты знаешь, что я с тобой за такие слова сделаю?! Ты у меня землю жрать будешь!
Было больно, рот был полон земли, но Норов молчал.
–Кончай, Сань, а то он Гальке вложит, – предостерег один из ребят.
–Пусть только попробует! Я ему глаз на жопу натяну.
Он отвесил Норову еще один подзатыльник, потом все-таки слез с него. Норов поднялся, стараясь ни на кого не глядеть. Лицо его было измазано землей. К щеке, к испачканной футболке и трусам пристали желтые колкие стебельки пожухлой травы; при падении он оцарапал коленку. Он отряхнулся, стараясь не расплакаться, и двинулся в сторону лагеря.
–Ты куда? – крикнул ему вслед Пантюха.– Стой! Я тебя еще не отпустил!
Норов не ответил и не обернулся.
В палатку, где его ждали мальчики из его группы, он не вернулся. Вместо этого он отправился в камеру хранения, куда ребята по приезду сдавали чемоданы. Сказав, что ему нужно переложить кое-что из белья, он получил свой чемодан, вышел с ним наружу, перелез в укромном месте через забор и пошел из лагеря.
Он не думал о том, что побегом усугубляет подозрения, он вообще ни о чем не думал; он действовал, подчиняясь безотчетному инстинкту. Оставаться в лагере после пережитого унижения он не мог. Отомстить Пантюхе было не в его силах; а ежедневно встречать его, презрительного и безнаказанного, подчиняться его командам, было для него нестерпимо.
Под палящим солнцем, с тяжелым чемоданом в руке он преодолел три с лишним километра, отделявшие лагерь от железной дороги. И потом, обливаясь потом, еще четыре километра тащился по шпалам до ближайшей станции.
Неудобной