дюжин, не меньше. Откровенно говоря, было как-то не до подсчётов.
Марк огляделся, по-военному оценивая обстановку.
– Окна узкие да и высоковато, – рассудил он. – Вряд ли они в них полезут. Но если всё же вздумают лезть или вынесут дверь, – на пятерых патронов хватит. Понадеемся, что прочих это остановит. Если же нет…
Марк не договорил.
Вязко текли минуты, а вламываться в церковь существа не спешили. У Синицкого мелькнула мысль, что у жителей села, несмотря на их полнейшую деградацию, сохранились воспоминания об этом здании, как о чём-то сакральном, запретном. О своей догадке он поведал Нейману, присовокупив: «Возможно, пока мы внутри, нам ничего не угрожает!»
А потом снаружи послышалось пение. Сначала один голос, потом сразу несколько, и вот уже всё село поёт а капелла. Нейман с Синицким замерли, задержав дыхание и обратившись в слух.
Песня состояла всего из двух слов. Первое начиналось с протяжного «и-и» и заканчивалось коротким «йа!», а вот второе разобрать было невозможно.
– Будто бы «шабнирот» или «шабнират», или что-то в этом роде, – сказал Нейман.
– Шаб-Ниггурат, Марк Наумович! Шаб-Ниггурат! – возбуждённо зашептал Синицкий. – Я вспомнил это имя! Боже мой, всё сходится, Марк Наумович!
– Нашли время в загадки играть! – сердито сказал Нейман. – Что ещё за Шаб-Ниггурат?
– То самое божество, о котором я вам рассказывал! Богиня плодородия, культы которой якобы существуют у всех лесных народов. Которую также именуют Чёрной Козой с Легионом Отпрысков! Понимаете? Этот культ существует! Здесь, в Пермской губернии!
Нейман осоловело смотрел на Синицкого, пытаясь понять, о чём он толкует и как эти знания помогут им сейчас. Пение тем временем становилось всё громче, быстрее и яростнее, превращаясь в выкрики: «И-йа! И-йа! Шаб-Ниггурат!» и словно ведя к некой кульминации. А затем дикий хор разом смолк.
На миг воцарилось безмолвие, которое разорвал дикий животный вопль, полный боли и ужаса. Марк сразу его узнал – так кричат смертельно раненые кони. Похоже, не сумев добраться до людей, упыри избрали жертвой несчастную лошадь. А, возможно, убийство животного стало частью какого-то чудовищного ритуала – недаром ведь они пели…
Услышав предсмертный лошадиный крик, Назар в мгновение ока вынырнул из молитвенного экстаза и бросился к дверям, голося: «Зорька! Зорька моя!»
– Стоять! Не сметь! – рявкнул Нейман, наставив на парня дуло револьвера.
Тот сразу сник, пробормотал: «Господи! Да что ж это деется-то?!», сел на пол и заплакал.
Вновь стало тихо. И в этой нарушаемой только всхлипами тишине раздались звуки, от которых всех троих словно окатило ледяной водой. Сначала скрипнуло, потом громко стукнуло, словно уронили тяжёлый и твёрдый предмет, а вслед за тем под храмовыми сводами раздалось мерное «тук-тук». И звуки эти шли не снаружи, они раздавались внутри церкви – за иконостасом.
И у Неймана, и у Синицкого мелькнул один и тот же