тяжелым воспоминанием. Ничего, конечно, в точности не зная, но помня слова Амалии Карловны, я поторопилась сменить тему:
«О, да, – сказала я, – любовь к искусству делает дядюшку Александра совершенно невероятным человеком, ваше высочество. Вам известно, например, что в его петербургском дворце нет спальни?»
Мои слова настолько потрясли немецкое воображение моих собеседниц, что они, позабыв об этикете, заговорили все одновременно:
«Нет спальни? Но где же он спит?»
«Где угодно, в кресле, на диване, на походной кровати, но только не в той комнате, где хоть раз прежде ночевал. Возвышенная душа дяди Александра не переносит однообразия».
Курфюрстина была поражена.
«Так сколько же в его дворце комнат?»
«Не знаю точно, ваше высочество, и никто этого, наверное, не знает. Известно только, что для обслуживания своего двора и увеселений он содержит не менее шестисот человек. Сама государыня ежегодно приезжает к нему во дворец поздравить его с днем ангела».
Курфюрстина покачала головой и тонко улыбнулась.
«Да, – сказала она, – когда ваш наследник престола Павел стал крестным отцом сына графа Строганова, мы были счастливы, что русская императорская фамилия оказала нашему другу столь высокую честь. Однако после того, что вы рассказали, скорее можно полагать, что это граф Строганов оказал честь императорской фамилии»
У нас в России подобную шутку сочли бы неприличной, но здесь, при дворе саксонского курфюрста, она прозвучала очаровательно. Все посмеялись, после этого курфюрстина Амалия мило попрощалась и удалилась. Я поискала глазами Сержа, полагая, что нам тоже пора распрощаться, но Мария Амалия заметила мой взгляд и понимающе улыбнулась:
«Ищите вашего мужа? О, он теперь нескоро освободится, наш брат наверняка завел с ним беседу о проблеме образования, это его любимая тема»
«Фридрих Август полагает, – горячо проговорила Тереза Мария, по-видимому, обожавшая брата, – что достичь всеобщего благосостояния невозможно, если население не будет грамотно»
Обе принцессы увлекли меня в уютную нишу, где мы долго болтали обо всем понемногу. Наша мирная беседа была нарушена лишь раз, когда мы заговорили о разбойнике Пугачеве. Я сказала, что народ русский восхищен был милосердием государыни, заменившей этому преступнику и его сообщникам публичные пытки и прижизненное колесование отсечением головы, а юная Тереза Мария неожиданно вспыхнула и возмущенно закричала:
«Когда Фридриху Августу было всего двадцать лет, он отменил пытки! Уже двенадцать лет палачи в Саксонии не терзают и не калечат человеческого тела, а моего брата народ зовет Справедливым. Так неужели же восхищаться тем, что государыня, поклонница великих мыслителей, не опустилась до варварского обычая дикарей?»
Я растерялась, не зная, что ответить, но Мария Амалия взглянула на свою сестру с легкой укоризной и поспешно сказала:
«Мы неизменно восхищаемся ученостью вашей государыни