девушку режиссёр.
– Вот ещё, больно нужно, – обиженно фыркнула оператор.
Через семь минут Самсон под руку вывел во двор грузную старуху, одетую в утеплённые калоши и вязаную серую кофту поверх цветастого фланелевого халата, и усадил её на грубо сколоченную лавку возле подъезда.
– Василиса Васильевна, мы хотим задать вам несколько вопросов о вашей жизни в этом месте. Ответите? – присел к замковой царице киношник.
– А?
– Мама, тебя спрашивают, – прокричал в сторону матери Самсон.
– Ага, скажу.
– Как вы тут живёте, в замке? – повысил голос режиссёр.
– А?
– Как ты тута живёшь, спрашивают, в замке, – вновь пробасил Самсон.
– Ага, поняла, – кивнула старуха. – Живём – хлеб жуём. Плохо живём. Ничего нет: ни помощи, ни покоя. Я тута с сорок седьмого году всю жисть при детском саде нянечкой проработала, а когда надо было, то и колхозу в урожае помогала, на ток зерно ворочать бегала, да картоху убирать, да свёклу. Сорок лет стажу натрудила, а пенсия назначена – ложись и помирай. Алкаши разны, что и дня не работали, больше маво получили. Чичас полегче чуток стало, по старости набавляют, но не накопишь ничего. Самсон, вона, без работы ходит, денег у него никогда нет, а корми.
– Ну, ма, чего врать-то? – обиделся сынок. – Я, вона, рыбу ловлю да грибы из лесу ношу, дрова колю, когда и подкалымлю чего.
– Что подкалымишь, то и пропьёшь, – отмахнулась старуха. – Ему ащё лет пять до пенсии, срок-то мужикам подняли, так они стоко и не живут, мрут раньше. Мой-то год всего пенсию получал. Мы с мужем ладно жили, детей тута народили. Панкрат всё мог: и крышу когда сам латал, и огород садили, и лавку, вот, ащё он сработал, мастеровитый был. Самсон не в его пошёл.
– Ма, ну чего ты меня перед людьми позоришь? Я тоже всё могу, тока не хочу, – вновь насупился пузан.
– Во-во, только и слышу: не хочу да не хочу, – нахмурилась замковая царица. – Огород бросили, курей не держут, поросёнка не хочут, всё в магазин бегают. Там теперь всё есть, тока деньги имей. А их-то и нет для жисти. Купишь лекарства – на мясцо уже не хватает. А ащё за воду отдай, за свет заплати, за мусор вывезти. А воды нормальной нет, одна муть с-под крана бежит. И мусор никто не убирает, вона, кругом валяется, а тожа плати. Где денег-то понабрать? И с потолка течёт. Самсон уж на крышу не залезет, вона, пузу какую отрастил на своём пиве, а энтих делегатов не дождёшьси, тока обещают всё. А как выбора пройдут, так и поминай их, как звали. Дом-то, глядели, трескаться стал, да берёза, вона, на башне растёт, и дела никому нету.
– А если спилить? – осторожно спросил режиссёр.
– А?
– Спилить если? – выкрикнул матери Самсон.
– Так кто спилит? Мы уж скока жаловались и в поселение, и участковый приходил, и из собеса были. Толку-то? Посмотрели – говорят: не наше дело, сами пилите. А мне уж не залезти, и Самсон не могит с пузой своей.
– А соседи что? Крыша-то общая.
– Не хочут, говорят, не их сторона. Да у их у самих на другой стороне тожа целое дерево торчит.
– Да,