хоть каким-нибудь чувством к Сагиде, ничего не получалось. – Ну в общем, сначала я, как и любой мужчина, наверное, – продолжал Ларион, – обращал внимание на фигуру, формы, естественно. Как и любую мужескую особь, меня, конечно, привлекали выпуклости, прежде всего в тех местах, которые имеют отношение к детородной репродуктивной функции. Хотя, впрочем, не только это, я думаю. Поскольку ноги также весьма привлекали, а ноги, как известно, к деторождению отношения не имеют. Причем, я имею в виду не просто банально стройные ноги, которые обычно выставляют на обложках и на экранах. Это могли быть и очень своеобразные ноги, даже с небольшой кривизной, если хочешь, но с намеком на скрытую сексуальность. – Ларион замолк на мгновение. – Мне, в общем, трудно это объяснить, но в любом случае меня привлекали исключительно уникальные непохожие на стандартное представление черты женщины. Я думаю, большинство людей не назвали бы тех женщин, которые мне нравились, красивыми…
– А та, которая не пришла на свидание на высоких каблуках, была красивая? – спросила Сагида.
– Да, для меня очень красивая. У нее было довольно простое лицо, даже совсем простецкое, я бы сказал. Но именно это меня и привлекало, просто захватывало дух от сознания, что я могу обладать ей, могу осчастливить, отдать все, что у меня есть, этой простушке…
– Ну в этом нет ничего необычного, – разочарованно протянула Сагида. – Любому мужчине доставляет удовольствие играть роль принца, взявшего в жены бедную крестьянку.
– Принцы, как правило, не женились на крестьянках, – возразил Ларион. – Им подбирали по равенству титула и крови. Нет, принцем я себя не представлял. Скорее наоборот – мне хотелось сделать из нее принцессу. Но потом я встретил другую, и вот тут-то…, – Ларион вздохнул так глубоко, что Сагиде стало его жалко. – Короче говоря, все, о чем я мечтал, воплотилось в одной женщине, которую звали Мария. Я не буду описывать ее внешность – у меня все равно не получится. Не знаю почему, но фактически это была единственная женщина, с которой я мог и, главное, хотел заниматься любовью.
– Мог, хотел, – повторила Сагида, – почему все в прошедшем времени?
Ларион уставился на нее стеклянным взглядом:
– Мне кажется, ты и сама понимаешь, почему.
Сагида пожала плечами и вздохнула:
– Знаешь, Ларион, ты слишком большое значение придаешь своим чувствам, всяким ощущениям. Очень уж ты впечатлительный, даже нервный какой-то. Наверное, в детстве тебя изнежили родители.
– Возможно и так, но сейчас это уже не имеет значения. – Лариону не хотелось дальше рассказывать о Марии, о том, как они познакомились, как пытались начать совместную независимую жизнь, как сначала ругались, а потом мирились, какие планы строили на будущее. Сейчас все это ему казалось далеким и ненужным, воспоминания о Марии только раздражали его, а сам он чувствовал себя как огарок свечи, которую уже невозможно зажечь. – Слушай, Сагида, – внезапно Ларион повернулся и продолжал резким, даже грубым голосом: – В общем, я решил – хватит