vous avais bien dit, qu’elle ́utait stupide[7], – произнес барин, обращаясь к жене.
– Mais aussi vous lui faites des questions… Cette pauvre fille![8] – отвечала супруга.
– Ну, ступай, – сказал он, слегка улыбнувшись, – ступай, Акулина, бог с тобою… Знаешь ли, ma bonne amie[9], – продолжал он, когда сиротка скрылась из вида, – сделаем доброе дело: пристроим бедную эту девку к месту, выдадим ее замуж…
– Ах! И в самом деле! Мне давно хочется посмотреть на деревенскую свадьбу; говорят, обряд этот у них чрезвычайно оригинален…
– О, удивительно! Я непременно доставлю тебе это удовольствие и завтра же прикажу старосте навести справки…
Но на другой день, как назло, приехало к ним несколько соседей, и барин, вместо того чтоб приказать старосте навести справки о деревенских женихах, отправил его в город для закупки разных съестных припасов, провизии и шампанского.
Несколько дней прошло в пирах и охоте.
Соседи наконец разъехались.
В скором времени сам владетель села Кузьминского стал приготовляться в дорогу. За всеми этими хлопотами он, конечно, не мог не забыть сиротки и, без сомнения, вернулся бы в Петербург, не вспомнив даже о намерении пристроить бедную сиротку, если б один совершенно неожиданный случай не навел его опять на прежнюю мысль. Доложили, что мужички пришли и просят позволения лично поговорить с его милостью. Барин отправился в прихожую, где крестьяне в молчании ожидали его появления.
Старый кузнец Силантий, его жена, брат и старший сын, парень превзродный, рыжий, как кумач, полинявший на солнце, вооруженные, как водится, яйцами, медом, караваем и петухом, повалились на пол, едва завидели господина.
– Встаньте, встаньте! – проговорил с достоинством помещик. – Вы знаете, я этого не люблю… встаньте, говорят вам…
Семейство кузнеца медленно и как бы нехотя приподнялось с пола.
Одна жена Силантия противилась исполнить приказание и с заметным упрямством продолжала валяться по земле, так что барин вынужден был на нее наконец вскрикнуть.
– Что вам надо? – спросил помещик.
– Вот, батюшка, – начал Силантий, – не побрезгай, отец ты наш… Вы, вы отцы наши, мы ваши дети, прийми хлеб-соль.
– Какие вы глупые, право; сколько раз говорено было не носить ко мне ничего!.. Ну, куда мне все это?
– Уж так водится у нас, батюшка Иван Гаврилыч, не обидь нас, кормилец…
– Ну, ну… отдайте людям.
Вручив принесенное близ стоявшим лакеям, старый кузнец снова повалился наземь и, как бы почувствовав себя теперь облегченным от огромной тяжести, сказал гораздо развязнее и бойчее прежнего:
– К твоей милости пришли, Иван Гаврилыч.
– Что такое?
– Заставь, батюшка, за себя вечно богу молить…
– Ну, ну, ну…
– Да вот, отец ты наш… парню-то моему не то двадцатый годок пошел, не то более, так пришли просить твоей милости, не пожалуешь ли ему невесты?..
– Пускай, братец, парень твой выберет себе какую ему угодно невесту… из любка любую выбирает; я не прочь, отнюдь не прочь.
– Дело-то, батюшка Иван Гаврилыч, такое приспело, что вот что хошь делай: нет на деревне у нас ни одной девки, да и