в окопах?
– Как шахта под немца ушла, почитай второй месяц.
– И сколько тебе годов?
– На нонешний должно стукнуть пятьдесят два, если доживу.
– А что, моложе не нашлось?
– Моложе, старше, а хто нашего брата спрашивает? Вон Гитлер як прет, не сегодня, так завтра Москву возьмет.
– Чт-о-о?! Ты это кончай!
– Че кончать? Уже пол-России просрали! А народу без толка угробили – это страх божий!
– Сколько же это может продолжаться?! Сколько??? – в сердцах произнес Петр.
– Ты меня спрашиваешь? С командиров надобно спросить. Пацанов понаставили! А у них только одно: вперед, да вперед. На танки и пулеметы с трехлинейками и лопатками кидают, думают в нашей кровушке фрица утопить.
– Выходит с командиром характерами не сошлись? – догадался Петр о причине того, почему бывший шахтер оказался с ним в одном сарае.
– А че мне с ним сходиться? Его дело командовать, а наше – выполнять. Но когда и барана на смерть гонят, то и тот начинает брыкаться. Дурачок, почти весь взвод положил.
– Застрелил?
– Я шо, душегуб какой-то? Не, мне лишний грех на душу не надобен. По морде смазал. А рука у меня тяжелая, считай, двадцать годков в забое шуровал.
– Убил?
– Не-е-е, морду на сторону своротил.
– И что теперь?
– А ничего, у них разговор короткий – под трибунал и к стенке!
– Ну, так сразу и к стенке, разберутся, – возразил Петр.
– Гляди, с тобой больно разбирались, – с иронией в голосе произнес бывший шахтер и полюбопытствовал: – Ты за шо хоть страдаешь?
Петр замялся, и здесь из дальнего угла донесся шорох. Копна сена рассыпалась, и из нее показалась тщедушная фигура. Если бы ни форма, то бойца можно было принять за мальчишку – на его правой руке болталась замызганная повязка, а под глазами расплывались темные круги.
– Ты кто? – спросил Петр.
Боец промолчал, за него ответил бывший шахтер:
– Дурачок!
– В смысле?
– Самострельщик.
– Кто-кто? – не сразу понял Петр.
– Фрица увидал, в штаны наложил и пальнул себе в руку. Что с них возьмешь? Молоко на губах не обсохло, и тех под пули.
– Я-я-я… в бою. Я не виноват… – лепетал в свое оправдание боец.
– Да мне какая разница, я тебе не особист. Жалко таких, как ты, пожить не успели, а их если не фриц, так наши шлепнут. Будь трижды проклята война! Всех вывернула наизнанку! – в сердцах произнес бывший шахтер.
В ответ послышались всхлипы. Мальчишка-боец заплакал навзрыд. Жалость к нему охватила Петра, но он не смог найти слов утешения и замкнулся в себе. Бывший шахтер тоже смолк и возвратился на место. В наступившей тишине были слышны только унылый вой ветра в щелях чердака и мерные шаги часового.
Шло время, об арестованных будто забыли. Короткий зимний день подошел к концу, в сарае сгустились сумерки. Вместе с ними все сильнее давали о себе знать холод, тысячами иголок терзавший измочаленное тело, и голод, мучительными спазмами