рок. Или ему самому нравилась ритмичная музыка, шуршащая из маленькой колонки.
Вторая комната первого этажа выглядела пустой, только вдоль одной стены высился книжный шкаф, а в углу притулился старый раскладной диван. Серафим уселся на пол, скрестив ноги, перед рядом свечей и по очереди зажигал каждую из них от каминных спичек. Пахло серой, воском и огнём. В миске перед ним тлели травы, какие именно, Никита понятия не имел, но запах походил на тот, что остался в его квартире после ритуала Полины.
Та как раз сидела на диване, стиснув пальцы и перебирая тонкий браслет из оникса.
Она не вмешивалась. А Никите Серафим велел сесть напротив него так, что между ними плясали огни свечей, искажали тени от лиц, танцевали оранжевыми и багровыми язычками пламени.
Серафим потянулся за приготовленным скальпелем и, зашипев, резким движением порезал ладонь. Никита в ступоре смотрел, как кровь каплями закапала на тлеющие травы. Поднял взгляд на Серафима: глаза того словно светились в темноте. Никита покосился на протянутый нож и вздрогнул от шёпота Серафима:
– Неважно, кем ты был в прошлой жизни. Кровь течёт в тебе всё та же. Мы едины по крови, я знаю. Я пролил свою, теперь твоя очередь. На неё придут призраки.
В горле пересохло, бешено забилось сердце. Это всё походило на какую-то дурную сцену из триллера, и Никита сам не понял, как сжались пальцы на деревянной, ещё тёплой рукояти ножа, как он вообще решился повторить движение Серафима, как протянул руку к миске.
Почти сразу закружилась голова. В глазах начало двоиться, запах воска усилился. И пришла боль, такая, что Никита согнулся, ловя ртом воздух, пытаясь преодолеть то, что калёным железом впилось в виски.
Пламя трепетало в бешеном ритме, музыка казалась оглушительно громкой, а пальцы скребли по полу, и Никита чётко ощутил, что они здесь не одни, что есть кто-то ещё, кто так же, как и раньше в снах, тянул его куда-то, царапал спину, оглушал голосами.
Но на этот раз он не был один.
Серафим что-то произнёс, прошелестел его голос.
Боль уменьшилась, дышать стало легче. Никита выпрямился, вытер пот со лба дрожащей рукой, хотел что-то спросить, но тут его что-то толкнуло в грудь, повалило на спину и прижало к полу. Именно так и было ночами, когда он просыпался, но не мог шевелиться.
На грудь давило, боль вернулась. Саднила безбожно ладонь, хотелось выкрутиться, отползти, но нечто его удерживало.
Ты наш. Ты наш. Ты наш.
Никита закрыл глаза и провалился во тьму.
Он снова стоял на кладбище, и снова вился туман под ногами.
Земля проваливалась под ботинками, и каждый шаг давался с трудом. Никита не сразу понял, что одет совсем иначе, чем в доме у Серафима. Кожа под рубашкой покрылась мурашками, ремень высоких брюк давил на живот.
Он всё-таки шагнул вперёд и чуть не рухнул от боли в груди. Невольно приложил к ней руку и ощутил… Никита поднёс пальцы к глазам, пытаясь понять, не почудилось ли ему в этом бледном лунном свете. Да, кровь алела на подушечках пальцев, и потому так