Правосудие, места мщению больше нет. Теперь твоего Левтериса судят.
– Пусть его покарают, если он виноват! А я сотру себе колени в кровь, умоляя мать убитого о прощении, изорву на себе волосы, исцарапаю себе щеки рядом с ней!
– Не знаешь ты Спифурены! – сказала одна из женщин.
– Ох, знаю я ее! Я уже слышу, как она говорит мне: «Ты задолжала нам кровь и расплатишься кровью!».
8.
На исходе следующего дня тетя сказала:
– Пойдем со мной. Хочу, чтобы ты послушал, как я буду говорить с отцом Яннисом. Это настоящий святой. Он был в монастыре Арка́ди, когда там взорвали порох и погибло шестьсот женщин и детей14. Налетевший смерч подхватил его, словно сухой лист, и опустил, не причинив ни малейшего вреда, прямо на черепицу церковной крыши. Он был тогда мальчиком тринадцати лет…
Я увидел, как она положила в карман своего нательного платья пистолет.
– Зачем это, тетя? Разве нас могут тронуть?
– Никогда не знаешь, что может случиться.
– И ты будешь стрелять в них?
– Христос и Матерь Божья! Это для острастки. Разве не говорила я тебе тысячу раз: тебя – камнем, а ты – хлебом!
– Тогда дай его мне.
– Нет, сынок. Тебя могут разоружить, если поймут, что пистолет не заряжен. А это – позор, хоть ты еще ребенок.
Дом старца был беден, как и наш. Двор был тоже покрыт виноградными лозами, а сам дом находился дальше внутри: хижина с антресолями над погребом вместо комнаты, кухни и печи.
Отец Яннис сидел у окна в грубо тесанном кресле, которое его тело не заполняло даже до половины. Костлявые руки лежали на поручнях, также блестевших, словно кость. Лицо его было прозрачно, словно червь-шелкопряд.
– Добро пожаловать, Русаки! Это твой племянник? Садитесь.
Тетя придвинула скамью и села. Другой скамьи не было. Старец толкнул ко мне подставку, на которую ставил ноги.
– Ах, злополучная Русаки! – сказал он со вздохом. – Что тут сказать? Ни ласка не помогла, ни суровость. Больше власти у стражника, чем у левита. Чего только я не говорил ей! А она даже рта не раскрыла. Разве только раз, когда ответила: «Волка словами не кормят». Волк! Сама так сказала.
– Что ей нужно? Чего она хочет?
– Крови!
– Бог ей судья! Моего сына осудили. Этого ей не достаточно?
– Думаешь, судит она разумом? Только проклятым обычаем руководствуется. Если я похоронил сто христиан после того, как удостоился стать священником, пятьдесят из них были убиты пулями… Только о мести и твердит: ей кажется, будто так вернет своего сына.
– И не жаль ей своего младшего, Михалиса? Если он совершит злодеяние, его посадят в тюрьму.
– О, злополучная! Кто идет на кровопролитие, вешает свой плащ в медресе (он имел в виду тюрьму). Этого требует честь.
– Будь она проклята!
– Будь она проклята! Люди изобрели ее, когда забыли заповеди Всемогущего. Ищут себе чести в ложном мире и продают душу свою.
– Скажи, отче Яннис, говорил ли ты ей, что правильно это или нет, но я буду ползать у нее в ногах, что выкрашу дверь