орган прямо ей в пустующую глазницу.
– Хорнет! Хорнет! Пошел ты, ублюдок! Ты коммунистический ублюдок! Здесь повсюду коммунисты! Одни гребанные коммунисты повсюду!
– Твою мать… – от осознания того факта, что перед полковником лежит заряженный пистолет, а его обойма пустая, Джейкоб прижался спиной к закрытой двери, в которую бился раненный в колено негр. – Вот сука!
– Давай, вот так, сучка! – приговаривал он своей истекающей кровью, но довольной до дрожи в коленях секретарше. – Глубже, сучка! Коммунисты! Я истреблю всех коммунистов! Они будут гореть в аду! Коммунисты! Коммунисты! Нужно было их убить – всех! Убить их женщин, убить их детей, убивать их даже в виде их поганого семени! Потому что они недостойны жить в нашем мире, они недостойный существовать.
И вдруг он рванул свободную руку вверх, входя все глубже в голову уже мертвой и бледной секретарши:
– Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!!!
Последнее Джейк услышал уже за дверью. Страх припер его настолько сильно, что он пробежался по спине бьющегося в агонии негра и, выбросив пустой пистолет в сторону, снова бросился по лестнице наверх. Теперь его интересовала только одна жизнь во всем этом треклятом бункере. Жизнь Саманты.
На этаже, где она жила, история повторялась абсолютно точно так же. Слышался шум и гам, люди смешивались в единое кроваво-костяное месиво, и убивали друг друга, любили друг друга и с неимоверным усердием пытались добраться до кофе из автоматов. Они крушили все подряд, раздевались и танцевали в сплошной толпе, сплетаясь языками с другими такими же. Девушки обливали груди кровью и до блаженного возгласа из хрипящего рта сжимали их, что было сил. Манили к себе мужчин и впивались в них зубами, губами, старались выцедить каждый грамм их живительной влаги. А мужчины били их по глазам, хватали за их распутные языки и со склизким звуком пытались выдрать из глотки, чтобы высвободить место для своего единственного сейчас друга, что был пониже. Стоны, крики и бесконечный дьявольский хохот, откуда-то из кабинетов, хриплые возгласы и бой стекла, которым на лоскуты распускали кожу на еще живых телах. Джейк еле успевал отбиваться от этого всего, просачивался в сантиметрах от окровавленных зубов с объеденными губами, которыми его пытались зацепить и укусить. Перешагивал через трупы, которые сжирали оголодавшие служащие в рубашках и с бейджиками, и которые утаскивали к себе всякие любители доступного секса. Иногда это были уже даже объедки, две ноги без верха, с торчащим сломанным позвоночником и рваным мясом по краям, шматы которого разлетелись как нимб. Реже – верх, где еще болталась безучастная голова с застывшим обезумевшим взглядом и изувеченным, разорванным ногтями лицом, с трясущимися грудями, за которые хватались все, кому не лень.
Хорнет откинул от себя одного бросившегося на него очкарика. Едва сумев не заглотить брызнувшей крови, отшатнулся к стенке и мгновенно потерял опору. Дверь кабинета Сэм была не закрыта, и он рухнул на пол, мгновенно услышав ее крик:
– Джейк!
Он