Я ведь сорвался тогда, потому что это было неожиданно. – оправдался он. – Я даже не знаю, почему я считал вас врагами. Я никого не считаю себе врагом, я живу свою жизнь в окружении людей. Людей таких же, зачастую, как и я. И уверен, что по ту сторону океана тоже есть десятки тысяч славных ребят, которые не хотели того, что получили из-за кучки идиотов…
– Так значит ты ни на чьей стороне?
– Я за всех. – поправил он ее. – В конце концов так правильнее. Ведь неблагоразумное меньшинство вогнало в каменный век громадную часть населения планеты. И даже после этого они продолжают накачивать нас и вас злобой друг к другу. Да пошло оно все! Политика, пропаганда – это все дьявольские инструменты, превращающие тебя в животного еще до того, как ты услышишь этого чертового русского «Дятла». Мой отец всегда говорил, что нет никакой разницы в том, какой ты: черный, желтый, белый или русский – костьми мы все одинаковые.
– Кем был твой отец? – немного взбодрилась Сэм, повернув на него свое лицо. Но в темноте были видны лишь очертания.
– До войны он работал на радиостанции наладчиком аппаратуры. – рассказал ей он, тяжело выдохнув и снова тряхнув под руку, потому что она затекла. – А потом оказался призван в армию радистом. Высадка на Гуадалканале, Соломоновы и Маршалловы острова… Потом Нормандия. Во время войны он видел всяких людей. Видел тех, кто напитался пропагандой и отправлялся добровольцем, но увидев фронт вопил о возвращении. Видел и тех, кто был призван без личных эмоций ко врагу, но в ходе боев переполнился лютой ненавистью. Одни хотели смерти всем своим врагам, другие понимали, что эти враги – обычные люди, за которыми стоят политики, и по большому счету солдатам между собой было нечего делить. Отец видел много, и многое мне рассказал… А твой? – вдруг наклонился он к Саманте, ощущая, как она слушает его, почти не дыша. – Ты ведь говорила, что он работал на русскую разведку.
– Не всегда… – разминая ноющие виски, проговорила она, выдохнув. – Он начал в Финскую войну, получил два ранения и был комиссован. Но вернулся в строй, когда началось наступление на Ржев. Он прошел всю войну, получил еще два ранения, и дошел до Берлина. Ну, а после войны, решил, что необходим в НКВД.
– Так значит, наши отцы – хорошие солдаты?
– Солдаты, сражавшиеся за мир. – поправила она его. И вдруг грустно, но звонко усмехнулась. – …Я не представляю, что бы он сказал мне сейчас, узнав, что мы сделали с нашим миром…
– Разве это сделали мы?
– Мы промолчали, Джейк. – мотнула она головой. – …мы промолчали…
На мгновение воцарилась почти гробовая тишина. Лишь звук того, как ноги Сэм в чулках переступали по скользкому бетонному полу напоминали о том, что они не были в черном зловонном вакууме, а все еще тащились по длинному и широкому коридору на встречу к поверхности. И вдруг, тихо и чисто, как с новокупленной граммофонной пластинки, зазвучал голос Саманты. И по черноте ядерного бомбоубежища понеслись напевные русские стихи:
«Я