рассказ старика, который, надо признать, умел рассказывать, от начала и до самого конца. И было даже не описать, насколько сильно последнее четверостишье Твардовского вышибло меня из привычной – зачем я подумал об этом слове? – колеи. Как-то все вдруг стало неправильно, а старик глядел из-за своей книги и очевидно ждал от меня ответа. Слегка уклончиво улыбался, отводя взгляд в сторону, и обдумывая что-то свое. Я заметил, как по его рукам снова поднимаются мурашки. Да, вот так финт.
– Я… я не знаю, что сказать.
– Вам незачем было говорить и это. – Паратовский ухмыльнулся. – По вашей реакции и долгому молчанию все очевидно понятно. Эта история уже не такая простая?
Точно так, как он говорит. Эта история уже точно не такая простая, но и… Было в ней что-то еще. Не простая не только с точки зрения отдельных и не самых приятных деталей, которые иной раз заставляли меня морщится, но и с точки зрения того, какой эта история имеет смысл. И показалось вдруг, что тот, животный, самый простой и черный об извращениях, о каком подумаешь – он пещерный, самый не человеческий из всех смыслов, какие можно было только придумать. А ее финал, «троеточие» в конце этой истории заставляли думать о том, что же это было на самом деле. Я не знаю…
– Орнитологический справочник…
– Именно так. – еще раз показал обложку он, отложив книгу. – Орнитологический справочник. Кто бы мог подумать, что я найду эту чернь именно там. Знаете, эта история оказалась перед моими глазами последней. Я до конца не верил, что в этой книжечке могло найтись вот такое вот. Однако… Вот вам и безумие, даже в самой форме того, как все было представлено. Дрянь.
– Нет, Емельян Павлович. – тихо сказал я и отвернулся к окну, разглядывая атомный пейзаж. – Эта история не дрянная. Скорее, совершенно наоборот…
И на мгновение мне показалось, что и здесь, по этим голым деревьям пронесся именно тот пожар. Но нет, здесь он бушевал давно, обильно, а сейчас погас и оставил лишь сажу. И благородный огонь, сильная и почти неподвластная человеку стихия, здесь сошла лишь в черноту, в пепел, который можно смахнуть рукой и запачкаться. Труха вместо силы. Грязь вместо жара. Запустение, уныние и гробовая тишина.
– Может… Все-таки хотите чаю? Или…
– Или кофе? – повернулся я, подняв одну бровь. – Нет, не хочу, Емельян Павлович. Спасибо… Я хочу лишь получить ответы. Ответы на вопрос, который я еще не сформулировал. Я не знаю, он крутится внутри меня, но я не могу его поймать.
– С этим чувством я просыпаюсь. С ним я готовлю себе завтрак. С ним я читаю книги. С ним я поливаю свои последние цветы. С ним я чищу зубы перед сном, и с ним я ложусь спать, надеясь, что завтра – в гипотетическое завтра – я либо не проснусь, либо получу свой ответ. Но… это завтра все еще не настало. Я жив, и нет ответа. Мир полон разочарований.
– Это точно. – согласился я, снова прошагав по комнате. – Вы не представляете, какими разочарованиями живу я. Что я слышу, и что я вижу, и насколько все это не сходится. Словно я живу в диаметрально противоположном мире тому, о котором слышу. И